— Как не понимать.
— А будет вот что: в темноте никакой командир всего углядеть не сможет, и полагаться на то, что велят, как и что делать, не приходится. Да кто в таком деле бывал, поди, и так знают, что если и углядит командир, так пока команда до всех дойдет, все уж перемениться может и команда по делу другая нужна. Так что, понимаете, всяк себе и командир, и начальник, и судья будет. А дело общее. Подвел — другим беды нежданной накликал. У всех надежда на нас, а у нас только друг на друга. Биться без оглядки, бить без страха, и каждому знать: назад дороги нет. Я надеюсь только на каждого из вас. Только эта надежда и позволила решиться на такое дело. Все складывается теперь так: прорвемся — разнесем их к чертовой бабушке, все их планы похороним, не прорвемся — тут не устоять, сила у них велика. Вот какая ответственность на каждом из нас лежит, ребята. Как судите, а?
Он шел от взвода к взводу, так вот впрямую, откровенно говоря все бойцам, и ответы звучали по-разному, но суть их была одна.
— Что ж, комбат, уговаривать-то нас, не маленькие, сами знаем, — с обидою говорили одни, — не бойтесь, не подведем.
— Да хоть что хошь будь, не выдадим друг дружку! — отвечали другие.
— Да мы… — с яростною матерщиной резанули штрафники, — такую мыльню устроим, шкуры повянут!
Идя от взвода к взводу, комбат вышел вперед, на рубеж, за которым недалеко был враг. Здесь по-особенному было напряженно-тихо. Гудели деревья, шуршал снег, и все вслушивались и всматривались в сторону фашистов, куда ушел Абрамов с разведчиками пробить хоть маленькую щелочку во вражеской обороне. И все чувства, желания, долг перед собой и людьми, вся его жизнь, без остатка отданная защите родной земли, — все выражалось теперь для Тарасова в одном желании, которое он только не говорил вслух: „Абрамову милый, не подведи!“
Ни страха, ни мыслей об опасности у него не было, одного хотелось — удалось бы прорваться.
Вдруг будто стон или приглушенный вскрик долетел с ветром оттуда, куда ушел Абрамов со своими бойцами. Тарасов вздрогнул, напрягся весь, но снова было тихо. Он обернулся, желая на других проверить, не ослышался ли. Все напряженно вытянулись. А лес шумел себе да шумел, и звук этот вполне мог быть скрипом сухого дерева. Но тревога не ослабла от этой мысли.
Но вот движение прошло по рядам бойцов впереди, и сначала медленно, оттого что не все сразу поняли — пора, потом быстрее и быстрее люди двинулись вперед. Тарасов оживился и повеселел сразу.
— Цены ему нет, ей-богу! — шепнул он начальнику штаба, и тот, понимая, что речь идет об Абрамове, восторженно подтвердил: