Толчин остановился, внимательно посмотрел на замполита и, подумав, сказал:
— Человека легко сломать…
— Когда хороший садовник у молодого деревца обрезает ветки, деревце крепнет, Юрий Гаврилович, — перебил его Комов и зашагал к старту.
Невольно взяв ногу, стараясь идти большим шагом Комова, командир эскадрильи молча пошел рядом, думая о том, что вот, случись с ним такое, что случилось с Комовым, — неизвестно, выжил бы он или сорвался.
Скрываясь от палящего зноя в ожидании своего времени полета по плановой таблице, летчики собирались в автобусе. Здесь, как правило, «банковал» лейтенант Кузьмин, балагур и весельчак: он то рассказывал всякие байки, то пел. У Кузьмина был небольшой голос, но пел он легко и проникновенно.
Когда Астахов поднялся в автобус, его встретило настороженное молчание. Он понял, что здесь говорили о нем. Обведя взглядом присутствующих, он заметил Бушуева и, кивнув ему головой, вышел.
Бушуев выбрался из автобуса и, не торопясь, своей грузной походкой, за что его и звали в полку тюленем, направился к поджидавшему в стороне Астахову.
— Ты сказал майору Комову, что я не ночевал в общежитии?
— Да, я сказал.
— Состоишь фискалом при замполите?! — сквозь зубы презрительно процедил Астахов.
— Нет, но состою в дружбе со старшим лейтенантом Астаховым, — также спокойно ответил Бушуев.
— Это называется дружба?
— Я не ханжа. Моя дружба требовательна и не прощает ошибок. Нас этому учил комсомол…
— Лекция по вопросам морали?! — зло перебил его Астахов.
— А ты думаешь прожить без морали? Человеком не проживешь! Мы твой поступок, Астахов, обсудим на бюро, — не меняя спокойного тона, закончил Бушуев и пошел к старту, где у оптического прибора, следя за выпуском шасси при посадке, дежурил лейтенант Николаев, секретарь комсомольского бюро.
Астахов свернул в сторону, поднял кем-то оброненный тонкий ольховый прут с вырезанными на коре ромбиками и, вкладывая в это всю кипевшую в нем ярость, размахивая прутом, стал рубить желтые цветы сурепки, пробившиеся через отверстия металлических плит взлетно-посадочной полосы.
Комова вызвали в политотдел дивизии. Освободился он поздно. По узкой дороге, стиснутой с обеих сторон чернолесьем, подпрыгивая на корневищах, бежал его «газик». Комов торопил водителя: хотелось успеть на заседание комсомольского бюро.
Тем временем заседание близилось к концу. Бушуев видел, что результаты бюро ничтожны: Астахов, точно черепаха, скрылся под панцырь оскорбленного самолюбия, он был слеп от ярости и ровно ничего не понял из того, что говорилось здесь на бюро.