Он говорил об Элоисе с такой страстью, что, казалось, в эти минуты он видит ее перед собой. А еще он рассказал, что все-таки смог кое-что узнать о своей дочери.
— Не было ни единого дня, чтобы я не вспоминал о дочке Элоисы, но я считаю, что ее дед и бабушка правы. Я действительно мало что могу ей предложить и вряд ли имею право вторгаться в ее жизнь.
После моей поездки в Мадрид, когда я передал добытые сведения брату Августину, Вади попытался разузнать, как протекает жизнь этой девочки, Марии де лос Анхелес де тодос Сантос, как ее нарекли при крещении.
Его отец, дядья, кузены и трое сыновей погибли, сражаясь против Израиля. Я же потерял в этой войне мать, кузину Ясмин, Михаила, двух сыновей... Но мы вспоминали о погибших близких не с упреком, а с осознанием того, как важен для них мир между нами.
Раздел Палестины на два государства действительно был единственным возможным решением; теперь мы оба это понимали. Но при этом Вади сказал мне и другое:
— Поистине трагическая ирония судьбы: нам приходится унижаться перед ворами, чтобы всего лишь получить надежду когда-нибудь вернуться в собственный дом. Потому что, как ни крути, а вы — именно воры, пробрались ночью, чтобы ворваться в наши дома и выгнать нас на улицу, а теперь еще и кричите на весь мир, что мы должны вести с вами переговоры и принимать все ваши требования, если хотим, чтобы нам выделили уголок на земле, которая и так всегда принадлежала нам. И знаешь, Изекииль, что я тебе скажу? Если вы не пойдете нам навстречу, если не признаете наконец, что Палестина должна возродиться, вы ее потеряете — рано или поздно, но потеряете. А знаешь, почему? Потому что никакое оружие, даже самое мощное, не сможет сломить нашего духа, преодолеть нашей решимости восстановить свою страну, ведь каждый камень, брошенный кем-то из наших детей, делает вас слабее. Среди вас больше нет героев, подобных библейскому Давиду, вы остались в одиночестве, и никакие ваши страдания в далеком прошлом не могут оправдать тех страданий, которые вы причиняете нам сейчас. А самое главное, вы уже потеряли свою душу.
Я молча слушал его упреки. А что я мог сделать? Не спорить же с человеком, который потерял все, что имел, и теперь не может даже поплакать над могилами своих близких: судьба лишила его даже этого. К тому же, слушая его, я невольно чувствовал себя виноватым.
Уже совсем стемнело, когда мы с Вади расстались, примирившись, наконец, с друг другом. Мы не рассчитывали снова увидеться: ведь мы были уже немолоды и не могли знать, что случиться завтра. Но после этой встречи он время от времени мне звонит, а иногда звоню ему я. Наши разговоры обычно бывают недолгими и не слишком содержательными, но это настоящее утешение для нас обоих — услышать голос друга.