Они пошли дальше. Южный склон горы был уже совсем зеленый. Небольшая отара паслась возле тропы; отощавшие за зиму овцы жадно щипали молодую траву. Женщина в черном платке стояла у края отары и, опираясь на пастуший посох, смотрела из-под руки на идущих по тропе незнакомцев.
— А помните, тогда старик был, — сказал Минас. — К роднику с хорошей водой нас проводил.
— После того как я из-за тебя воды с лягушками напился! — проворчал Ромка. — Умер тот старик, наверное, а сыновья на фронте, вот она и пасет…
Уже у самого города Рэма вдруг остановилась и, тряхнув коротко остриженными волосами, воскликнула:
— Да, я же вам забыла сообщить самую главную новость!
Все повернулись к ней. Как-то странно прозвучала эта фраза. Похоже было, что не забывала она ничего, а просто не решалась или не хотела рассказать.
— Что же за новость такая?
— Послезавтра… послезавтра приезжает Вадим.
— Какой Вадим? — не поняла Джулька.
— Тот самый, которого вы непочтительно прозвали Кубиком.
Это было до того неожиданно, что Минас даже присел на корточки, словно его ноги не держали.
— Ва! — Ромка так и остался стоять с раскрытым ртом.
«Как она назвала его — Вадим, — подумал Ива. — И смотри — покраснела при этом… Выходит, Ромка не врал тогда про них. А что? Кубик же совсем молодой еще…»
— Откуда ты знаешь, что он приедет?
— Телеграмму из Москвы прислал. Ему дали отпуск. У него будет здесь целых пять дней!
— А потом что, назад вернется?
Ива понимал всю нелепость своего вопроса, но надо же было хоть что-то сказать. Ничего другого в голову не пришло, вот он и брякнул первые подвернувшиеся слова.
Однако Рэма восприняла этот вопрос вполне серьезно.
— Конечно, назад в свой полк, — ответила она. — И знаете… мы уедем вместе, уже решено.
— Так ведь ты…
— Последние экзамены за спиной, ребята! На днях будет приказ о присвоении нам воинских званий. Я теперь младший лейтенант медицинской службы. Можете поздравить меня!
Кенигсберг произвел на Вальтера странное впечатление. Он просто не узнал город, в котором прожил в общей сложности более пятнадцати лет. То был совсем другой город, непохожий, замерший в напряженном ожидании неизбежной опасности. И с какой-то покорностью обреченного готовящийся к встрече с ней.
Сырая ночь висела над спящим Кенигсбергом, густо обволакивая его пустынные улицы, старые, сложенные из кирпича дома. Со стороны Балтики дул ровный холодный ветер, усиливающий ощущение одиночества и обреченности.
Город спал беспокойно. Казалось, что он тяжело ворочается во сне, стонет, как страдающий удушьем человек, и снятся ему тревожные длинные сны, тусклые и бесконечные…