Трое потерпевших кораблекрушение оказались в доме папуаса.
– Похоже, – сказал Пьер, который «вошел» первым, – нам придется жить на марсе.[53] Очень похоже, даже есть лаз для подъема.
– Ох-хо-хонюшки! – воскликнул Фрике. – У тебя на марсе живут сумасшедшие. И какого черта они только не падают в воду сквозь дыры между балками, которые находятся на расстоянии метра друг от друга? И это называется пол! Боже мой! Однако это так забавно.
И действительно, зрелище было удивительным. Папуасский дом, который, как мы уже говорили, по форме напоминал просторную четырехугольную коробку, включал в себя внутреннюю раму, покоящуюся на сваях. На эту раму вдоль и поперек были настелены балки, образующие решетчатую конструкцию с почти метровыми дырами, похожими на колодцы, на дне которых плескалась вода. Именно так выглядел пол длинного коридора. Справа и слева за тонкими перегородками из листьев и прожилок саговых пальм, прорезанных семью или восемью дверными отверстиями, прятались комнаты на одну семью. Заканчивался коридор просторной открытой площадкой, увенчанной все той же крышей из листьев. Отсюда открывался отличный вид на море, и сей «бельведер»[54] приглашал каждого члена клана, проживающего в огромном сооружении, прийти и подышать свежим воздухом. Площадка также служила салоном для бесед, где в течение дня собирались все семьи, «запертые» в озерном жилище. Говоря «семья», мы подразумеваем не только отца, мать и их потомство – мы используем данный термин в его более широком значении и включаем в это понятие всех близких родственников, рабов, вольноотпущенных, а также тех, кого общие жизненные нужды объединили под властью, скорее номинальной, чем реальной, туземного «главы семейства».
Каждая из комнат предназначалась собственно семье в привычном понимании этого слова. И поэтому нередко в папуасском доме обитало от пятидесяти до шестидесяти человек: мужчин, женщин и детей. Исключение составляли, как уже упоминалось ранее, молодые люди, достигшие брачного возраста и выселенные в отдельное, особенное жилище.
Все эти люди, наряженные в примитивное и сильно поношенное тряпье, поражали бросающейся в глаза нечистоплотностью и зловонием. Сейчас они, уверенно стоя на ненадежных балках пола, оказывали европейцам самый сердечный прием.
Если с внешней стороны конструкции показались и Фрике, и Пьеру весьма оригинальными, то их «внутренность» заставила вспомнить ад кромешный, где в невиданном беспорядке валялись всевозможные вещи, необходимые для озерной колонии. Трудно представить себе менее комфортабельное жилье, в котором среди переплетения веток лежали циновки, куски коры, обломки бамбуковых стеблей, листья, ветошь – все это образовывало подвижный, дрожащий, полуразрушенный настил, готовый в любую секунду рухнуть в воду. Вот и вся меблировка. То тут то там через зияющие дыры были перекинуты доски: обструганные примитивными ножами, они напоминали островки, до которых еще надо было добраться, проявив недюжинные гимнастические способности. Такие доски для кого-то служили постелью, а для кого-то – очагом. На первых вместо матрасов использовались подстилки из листьев, вторые были укрыты толстым слоем земли, на котором и горел огонь. Продукты, не съедобные в сыром виде, жарили или запекали в золе. Копья, стрелы, весла, гарпуны для пирог были развешены на потолке в коридоре; тут же висели бамбуковые цилиндры, служившие ведрами… вот и все.