К счастью, именно в этот миг из кучи водорослей выбрался наш маленький китаец, столь же невредимый, как и мы сами, и готовый ретироваться в любую секунду. Крики приближались; по правде говоря, кричащих людей было не слишком много, но вопили они столь неистово и громко, что не уступали лучшим мировым виртуозам вокала. Местность, на которой мы находились, была слишком открытой и совсем не подходила для обороны. Поэтому мы решили отступить к огромному голубому эвкалипту, чей могучий ствол помешал бы врагам окружить нас. Сказано – сделано. Раз и два! И вот мы уже стоим спиной к дереву. Самое время. Подоспели австралийцы, первая атакующая группа состояла приблизительно из дюжины индивидов. Они нас заметили. Мы собирались предвосхитить нападение и наброситься на них, когда – о чудо! – один из туземцев, наиболее высокий мужчина, движущийся во главе отряда, увидев нас, остановился, положил на землю копья и бумеранг, простер руки и начал петь.
Подозревая какой-то подвох, мы по-прежнему намеревались обороняться. Совершенно ненужная мера предосторожности. Товарищи туземца также побросали все свое оружие, тоже протянули к нам руки и пошли рядом с чернокожим верзилой, распевая песни и подпрыгивая.
Как Вы понимаете, мы были настолько же изумлены, насколько счастливы. Но мое изумление достигло апогея, когда я разобрал те три слога, что бесконечно повторяли туземцы, те три слога, что они произносили с искренним благоговением:
– Ба-ба-тон!.. О!.. О!.. Ба-ба-тон!.. А!.. А!.. Табу!.. Табу!..
При слове “табу” аборигены пали перед нами ниц, словно перед идолами, и больше не осмелились подняться. Теперь они передвигались лишь на коленях. Пьер изо всей силы ущипнул себя за руку, дабы удостовериться, что это не сон. Что касается меня, то я из последних сил сдерживал неистовый смех, который мог бы подорвать мой “божественный авторитет”. Вождь чернокожих уже оказался у моих ног. Внезапно он вскочил, сжал меня в объятиях и принялся яростно тереться своим носом о мой нос, затем он вновь меня обнял, снова принялся тереться носом, чуть не сдирая мою многострадальную кожу. Полузадушенные Пьер и Виктор, которых чествовали с тем же жаром, ничего не понимая, принимали участие в этом странном ритуале австралийской вежливости.
Снова послышались крики, среди которых можно было явственно различить слова “Ба-ба-тон… Табу”. Внезапно меня осенило, и смех, который до сих пор удавалось сдерживать, с неистовой силой вырвался из моей груди. Право слово, с Вами случилось бы то же самое, если бы Вы узрели их татуировки. Подобное мастерство делает честь туземным художникам. Я опишу вам “наряд” вождя. Черные, словно эбеновое дерево, ноги “обуты” в нарисованные кожаные сапоги. На бедрах намотана тряпка темно-синего цвета, которая уложена таким образом, что напоминает брюки, заправленные в сапоги. Спина, грудь, поясница и руки прячутся под густым слоем краски того же оттенка. Это – мундир, на котором самым тщательном образом изображены белые пуговицы, отделочный кант, и даже лента Почетного легиона сияет алой каплей на левой груди. Черная полоса на боку напоминает портупею, а причудливый узор из желтых линий должен изображать эфес кавалерийской сабли. Что касается лица, то это настоящее чудо: светлые усы с лихо закрученными кончиками, тянувшимися аж до самых глаз, и бородка, нарисованная на подбородке, призваны завершить хорошо знакомый портрет, так же, как и нос, кончик которого тонирован красным. Именно этим цветом отливает Ваш внушительный нос, дружище, не в обиду Вам будет сказано. Короче, именно так выглядит эта великолепная татуировка, и получается, что австралийские дикари, оставаясь голыми, словно дождевые черви, наряжены в форму колониальной жандармерии Франции, то есть в Вашу форму, дорогой Барбантон!