— Я сейчас приготовлю ужин, — сказала она, проходя мимо Карстена и Риты, которые молча сидели в гостиной.
Потом прошла к матери. Раздела ее, на тянула на нее ночную рубашку, уложила в постель и накрыла одеялом; дыхание у больной стало ровнее и спокойнее. Марион обращалась с ней, как с деревянной куклой.
— Можно понять, почему от тебя сбежал муж, — сказала вдруг старая женщина.
Марион наклонилась, лицо матери было совсем рядом.
Женщины поглядели друг другу в глаза.
— Я знала, что ты это скажешь, — произнесла Марион и вышла из комнаты.
После ее замужества взаимоотношения с родителями становились все более натянутыми. Когда умер отец и мать переехала к своей сестре, эти отношения — если не считать редких праздничных визитов — практически сошли на нет. Вот уже пятнадцать лет, как она покинула родительский дом, но, оказывается, ничего не забыла. Обида, нахлынувшая на нее при виде врача, снова пробудила ощущения той давней поры, да и сама обида эта была чем-то очень знакомым, это чувство доминировало в ее взаимоотношениях с матерью и через пятнадцать лет не утратило своей горечи. Когда она вошла к матери с чашкой крепкого мясного бульона, та лежала словно в забытьи и почти не реагировала на окружающее.
Как часто в детстве Марион вот так же подолгу стояла перед ней, пока наконец ее услуга не принималась, из милости. И теперь тоже. С чувством облегчения Марион помогла матери сесть на постели. Благодарно подложила ей еще одну подушку.
Но, вернувшись на кухню, в бессильной ярости скомкала носовой платок. И почему она не могла просто рассмеяться старухе в лицо? Почему не могла просто оставить ее лежать до тех пор, пока та сама не поднимется? Однако уже в тот момент, когда Марион клялась не идти у матери на поводу, она знала, что все равно тут же побежит к ней в комнату, и так оно и случилось.
Тем временем старуха повеселела.
— Девочка моя, я снова причинила тебе столько хлопот, но ты выглядишь великолепно, поди-ка сюда, мне нужно кое-что тебе рассказать.
И Марион подошла, села рядом, улыбнулась, послушно разрешила похлопать себя по руке, она снова была хорошей девочкой из своего детства, маленькой девочкой в плиссированной юбочке, гордостью своей мамули, ее опорой и единственным утешением.
Внезапно Марион поднялась.
— Скажи, пожалуйста, ты еще не забыла, зачем сюда приехала?
Конечно, она не ждала ответа. Взгляд матери сказал ей достаточно.
Она вышла. Ее душили слезы. Как она ненавидела эти плиссированные юбочки! И как презирала тогда своих школьных подруг в их разноцветных юбках и блузках, с прическами, похожими на лошадиные хвосты, — весь этот шумный, хихикающий курятник, среди которого она так выделялась — в вельветовых брюках, худая, коротко стриженная, с вечно поцарапанными грязными руками, карманы битком набиты какими-то бечевками, винтиками, перочинными ножичками и другими необходимыми вещами.