«Господь Бог человеколюбивый и милосердный, долготерпеливый и многомилостивый, прощающий вину, преступления и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях их и детях детей до третьего и четвертого колена…»
Нина услышала шаги – кто-то вошел в собор, где стояли они все, слушая проповедь. И встал позади.
«Но и вас, мертвых по преступлениям и грехам вашим, между которыми и мы все жили некогда по нашим плотским похотям, исполняя желания плоти и помыслов, и были по природе чадами гнева, как и прочие, Бог, богатый милостью по своей великой милости возлюбил…»
Нина ощутила исходящий от незнакомца запах табака и бензина.
«Блаженны, чьи грехи прощены и чьи беззакония покрыты. Блажен человек, которому Господь не вменяет греха…»
Она обернулась. Перед ней был человек с портрета. Точнее, его юная, двадцатилетняя копия – то же лицо, белое, с матовой, тонкой, почти женской кожей и мужественными чертами, на которые зрелость и возраст еще не наложили своей жесткой хищной печати. Он был высок, широкоплеч и, видимо, очень силен для своего возраста.
– Кто это? – шепотом спросила Нина Варвару Петровну.
– Это? Да это наш Ираклий. – Варвара Петровна поморщилась. – И в церковь опоздать сумел. А вчера на поминках надрался, словно в кабаке, мерзавец!
Из Елоховского собора все поехали кто куда, по своим делам. Зоя Абаканова отправилась на Чистые Пруды в студию танцев. Прошедший день, вместивший похороны, рыдания у гроба и поминки, и нынешняя заупокойная служба с ее витиеватой византийской скорбью, сдобренной церковной позолотой, давили ее сердце как каменная плита. Не было покоя сердцу, не было, не было покоя – на глаза то и дело наворачивались слезы. Хотелось или умереть, или сбежать куда-нибудь за тридевять земель, чтобы не слышать, не видеть, не знать.
Сбежать в этот печальный день Зоя могла лишь в одно место – в свою танцевальную студию, где занималась вот уже почти два года. На Чистые Пруды она добралась с трудом. Ее новенький синий «Пежо», подаренный еще отцом, плыл, как кораблик, в неспешном потоке машин, двигавшихся от Лубянки к Солянке и дальше в путаницу горбатых, узких чистопрудных переулков.
Студия танцев занимала подвал старого купеческого особняка в Колпачном переулке. Зоя припарковала машину, с трудом найдя свободное место, открыла тугую дверь и спустилась по стертым ступенькам.
Звуки расстроенного пианино. Теплый душный воздух. Ритмичный стук каблуков об пол – кто-то уже вовсю разминается, пробуя эти самые каблуки на дробь. Зоя вздохнула с облегчением. Здесь ей было всегда хорошо и покойно. Часто даже лучше, чем дома. Потолок в танцевальном зале был низкий, стены – сплошь зеркала. До начала занятий еще оставалось время, все потихоньку собирались, переодевались. Обычно в зале занимались сразу несколько групп, почти сплошь женщины разного возраста – от старшеклассниц до домохозяек-сорокалеток. Учились здесь всему понемножку – испанским танцам, фламенко и аргентинскому стрит-танго.