Эти волосы, эти глаза преследовали его именно тем, что он нигде не мог их найти. Он примеривал их к каждой встречной до тридцати и выше - кажется, одних только учительниц полностью защищала скука, которую они источали, но эта же слишком явственная сосредоточенность на чем-то близком не позволяла увидеть заколдованные глаза даже на самых красивых лицах: в листьях и то удавалось высмотреть их чаще. С волосами обстояло получше - даже случайно поймав в зеркале расчесывающуюся после бани мать, Витя на мгновение замирал. А уж если ему попадалась на глаза какая-нибудь девушка, машинально тянущая в рот отпавшую прядку, он замирал надолго - пока не подденут большим пальцем в бок с хохотком: "Глядите, глядите, Клещ опять уставился!.." Витя смущенно улыбался, - он же еще и щурился, когда хотел что-нибудь разглядеть получше, - но ничего поделать с собой не мог - все засматривался и засматривался.
Вот другую картинку ему не нужно было искать и засматриваться - она и без того прозрачно и призрачно стояла у него перед глазами. В "Юности" умели рисовать удивительно - ничего как будто и не нарисовано, а все видишь. Горизонтальная линия - горизонт, обруч на ней - садящееся солнце, еще одна горизонтальная линия пониже - берег моря, черная нитка, извивающаяся от горизонта к берегу, - солнечная дорожка, легкая поперченность белой бумаги под линией берега - песок, а на песке две фигурки вроде тех, что когда-то и сам он складывал из спичек, только каким-то чудом видишь, что одна фигурка парень, другая - девушка, и они, взявшись за руки, идут по берегу к огромному солнцу. И у Вити каждый раз ныло сердце, когда он придавал картинке резкости...
Но сильнее всего в его память впечаталась самая некрасивая картинка, вырезанная как будто на растрескавшейся обугленной доске. Это была иллюстрация к заметке об экспрессионизме, который почему-то был совершенно не похож на импрессионизм: импрессионизм был пестренький, его буржуазная критика сначала не поняла и советская догматическая тоже, однако впоследствии и те, и другие оказались не правы. И то сказать, если картинку держать подальше от глаз, получалось очень даже мило. А вот с экспрессионизмом они не совсем ошибались, и действительно, эта детская мазня даже из другого угла все равно смотрелась мазней, про такое Юрка говорил с полным основанием: "Я бы лучше нарисовал". Но вот это растрескавшееся женское лицо...
Это скорбное лицо глядело из тьмы, на нем были освещены лишь часть лба, рассеченная черными прядями, неотличимыми от трещин, выступы скул и полоска носа, да еще белые зрачки горели из мглы, словно две луны сквозь тучи; подглазья же чернели как глазницы черепов, которые пацаны, раскопав на старом кладбище, таскали на палке, а те, свесив голову, словно старались запомнить, кто над ними глумится, - но это лицо конечно же было лишено злорадной скелетной улыбищи - его стиснутые губы лишь угадывались во мраке, и чувствовалось, что лик этот смотрит миру в душу века и века - уже растрескался, обуглился, но все смотрит и будет смотреть, пока мир не рассыплется в прах.