Трудиться в таких неприспособленных для письменных упражнений условиях вынуждала договоренность с главным редактором «Республики» Николаем Керногой.
Николай Захарович — мой однокурсник по университету. Мы учились с ним в одной группе. Помню, на первом курсе он поразил меня тем, что был единственным, кто одолел философские труды Плеханова, хотя это и не предусматривалось учебной программой. Его дотошность и глубина подходов были вне конкуренции.
Он был замечательным редактором — любил широту охвата событий, нетрадиционный подход к устоявшимся идеологемам. С его подачи в «Республике» увидело свет мое документальное расследование о Берии, во многом опрокидывавшее прежние представления об этой противоречивой исторической личности. Публикации шли более чем в десяти номерах. Столь же щедро предоставлял он газетную площадь и для других мои изысканий из области новейшей истории.
Как-то я заговорил с ним о Василии Сталине, вспомнил свою первую поездку в Казань, рассказал о памятнике на его могиле с загадочной надписью «Единственному от М. Джугашвили». Сказал, что в московских архивах обнаружил не публиковавшиеся прежде документы — протоколы допросов Василия, заверенные записи бесед засекреченного узника Владимирской тюрьмы с Ворошиловым, которому Н. С. Хрущев поручил выслушать сына недавнего их кумира.
Кернога воскликнул:
— Пиши! Садись за стол и пиши!
— Так ведь лето. Жарко. Да и в отпуске давно не был.
— Приезжай на Нарочь. Отдых мы организуем. Но к концу отпуска — рукопись о Василии Сталине. По рукам?
— По рукам!
И вот — тумбочная сладкая каторга, растянувшаяся почти на месяц.
К концу обусловленного срока работа была закончена. Я положил перед Керногой стопку исписанных мелким почерком страниц.
— Не на машинке? — расстроился он. — Твой почерк ни одна редакционная машинистка не разбирает. Ну страничку-другую еще куда ни шло. А тут сколько? Почти сто. Ты мне все машбюро из строя выведешь. Что же делать, а?
— Давай я в Москве сам отпечатаю. Заодно еще раз пройдусь по тексту, сверю с источниками.
— Договорились. Только не тяни сильно, ладно?
Возвратившись в Москву, я сел за машинку. Перепечатав рукопись, отправил ее в редакцию.
Увы, историческая хроника «Принц и медсестра» так и не была напечатана. В «Республике» сменился главный редактор. Вместо Керноги пришел другой человек — с ограниченным кругозором литработника районной газеты. Но он был односельчанином нового премьера Белоруссии, и это немаловажное обстоятельство сыграло решающую роль.
Новая метла начала мести по-новому. Мне было предложено забыть о своих «эпохальных» творениях и переключиться исключительно на сиюминутную политическую тематику. То есть «Республику» стала интересовать только краткая информация о событиях столичной жизни. Я попытался побарахтаться, но, не найдя поддержки у нового руководства редакции, решил прервать с ней производственные отношения.