Мать честная, что тут поднялось! Тимоха в гробу вопит, а тут еще в двери забарабанили, ломится кто-то. Я от страха не своим голосом кричу:
— Чего, черти полосатые, надо? А ну входи, кто посмелей, враз рядом с Тимохой уложу.
Долго мы так кричали, светать уж начало. Стал я чертей уговаривать, объяснять, что петухи пропели и всем им сгинуть полагается. А черти-то еще сильнее вой подняли. «Несознательные какие-то», — подумал я и стал прислушиваться. И тут меня сомнения взяли. Подошел поближе к двери — стал голоса различать. Явно же голос Мелентихи, Тимохиной бабы. Подошел к гробу, отхватил гвоздодером крышку, спрашиваю:
— Ты покойник, Тимоха, или нет?
А он по-людски совсем говорить разучился. Матюкается только. «Ну, — думаю, — будь, что будет, отопру дверь». Скинул запор и, как медведь-подранок, налетела на меня Мелентиха, подмяла под себя и дубасит.
— Пьянчуги проклятые, загубили Тимоху. Убью вконец и церковь вашу разнесу.
— Здравствуйте, — отвечаю ей исподнизу. — Во-первых, церковь не моя и охраняется законом. По всей строгости отвечать будешь. А во-вторых, вон твой Тимоха невредимый сидит.
Она меня бросила и Тимоху дубасить принялась. Только потом я узнал, что мужики проверить вздумали, такой ли уж я отчаянный…
— Да, житуха была, — вздохнул Егор Возщиков, поднялся и, махнув рукой, пошел по своим делам.
…Разные воспоминания были у солдат о мирном времени.
— Думаете, я глухой и слепой? Думаете, ничего старшина не слышит и не видит? — вдруг спросил Матухин, сворачивая очередную цигарку. — Нет, братцы, я все вижу и все слышу. И ни одна самая малая малость не ускользнет от моего взгляда — такой я человек. Вот вы рты открыли и ждете, когда я начну свою байку. Вам бы ведь что? Вам бы только поесть как следует, поспать всласть и байку послушать. А мне, между прочим, известно, что солдат Сидоров не далее чем вчера в одном польском доме… Солдат Сидоров, встать надо, между прочим, когда о тебе речь идет. Вот так… Я и говорю, не далее чем вчера солдат Сидоров, который стоит сейчас перед нами и переминается с ноги на ногу, в одном польском доме стащил чуричок белых ниток. Так или не так, солдат Сидоров?
Красный от смущения Сидоров отрицательно покрутил головой, пытаясь что-то сказать. Но старшина продолжал нудным, сипловатым голосом.
— А я не спрашиваю тебя, между прочим, солдат Сидоров. Я и без твоих слов знаю, что опозорил ты высокое звание советского бойца и за это тебе порицание и всеобщее осуждение.
— Не крал я, я попросил, мне и дали, — успевает вставить словечко Сидоров, пока старшина делает глубокую затяжку.