Я делаю круглые глаза, надеясь, что из-за стекол очков они покажутся еще более выпученными от якобы одолевшего меня страха.
Курицын смотрит на меня с интересом, возможно, оторопев от такой наглости смешанной с полным идиотизмом. В глазах его проскакивает усмешка — или это мне показалось? А мне остается только надеяться, что и сейчас сработает одно странное свойство моего существа: уже не раз замечала, что люди почему-то так и норовят мне исповедаться: морда, что ли, у меня располагает к откровенности, кто его знает?
И вот, после небольшой паузы, похоже, воспитание не дает Константину Геннадьевичу послать меня подальше с подобными вопросами, а может, он тоже чувствует неудобство от нашего обоюдного молчания и желание чем-то заполнить звенящую между нами тишину. Как ни странно, он отвечает по существу:
— Да суеверия всё это. Живу я тут сейчас — и ничего. Вот вступлю в права наследования — там посмотрим: может, продам эту квартиру. А может и не буду я ее продавать. Я ведь и раньше здесь очень часто бывал. Мы с Ларочкой всегда были очень близки. Я ее с удовольствием навещал. Лара даже слышать не хотела, чтобы я останавливался в гостинице. Пора, наверное, окончательно возвращаться в родной город. Да и Натуся ведь, как и я, родом отсюда. Хватит мотаться. Бизнес у меня идет неплохо: так все налажено, что можно сказать, почти само крутится…
Он спохватывается, наверное, понимая, что уж слишком разговорился перед незнакомкой:
— В общем, живу тут и не боюсь привидений. Вот только спальню, где Ларочку нашли, — он кивает в сторону открытой двери, — пока еще не трогал. Рука не поднимается. Там все так и осталось, как было в ту ночь, когда умерла сестра.
Чувствую, как при этих словах по мне пробегают мурашки. Кажется, что открой сейчас Константин пошире эту дверь, и я увижу на кровати почерневший и распухший труп Ларисы Геннадьевны. Я передергиваю плечами — наваждение пропадает.
Из прихожей мне видно, как Натусик торопливо роется на письменном столе, заваленном бумагами. Как бы мне хотелось порыться в этих бумагах вместо нее! Но увы!
От нечего делать разглядываю кусочек спальни, где умерла Берсеньева, видимый с того места, где я стою — отсюда можно увидеть только угол туалетного столика с зеркалом.
Какая жалость, что у меня нет милицейских «корочек»! Я бы сейчас ткнула ими в нос Константину Геннадьевичу, строгим голосом сказала бы: «Милиция. Капитан Рощина. Необходимо произвести осмотр. Прошу оказать содействие», — обшарила бы каждый сантиметр, и, я уверена, нашла бы ещё какие-нибудь улики!