Конфликты с чиновниками начались у Рудольфа еще до того, как он приступил к работе на посту директора. По условиям договора Нуреев получал три зарплаты: как танцовщик, хореограф и директор труппы, всего 150 тысяч долларов в год. Но чиновник, отвечавший за национальные музыкальные театры, подал прошение об отставке в знак протеста против подобной суммы, которая попадала в карман одного человека. Дело, похоже, заключалось в элементарной зависти…
Но Рудольф был готов к подобным издержкам. Он хорошо знал, что «Гранд-опера» кроме бесспорных заслуг на ниве искусства знаменит и своей бюрократией, постоянно является полем боя для закулисных интриганов всех мастей. Об этом свидетельствовала и частая смена директоров: за последние десять лет Нуреев стал четвертым! И в некотором роде именно ему предстояло навести здесь порядок.
Он прекрасно осознавал, что придется непросто: сам факт одного его присутствия в «Гранд-опера» был принят в штыки очень многими.
«Лучше работать с труппой, которую можно как-то изменить, чем с труппой, которая находится в хорошей форме, — заявил новый директор в одном из первых интервью. — В первой можно оставить свой след. Я намерен идти в атаку».
Нуреев проявлял живой интерес ко всему, что так или иначе касалось театра и его балетной труппы. Такое отношение к работе вызвало сопротивление очень многих, привыкших к самостоятельности при прежних начальниках. Его же раздражало то, что артисты не приучены слушаться беспрекословно.
«Рудольф — центростремительная сила: все должно устремляться к нему, все должно делаться так, как он хочет, — рассказывал Марио Буа, знавший обо всем, что творится в театре, от своей жены, балерины Клер Мотт. — Он говорит быстро, отрывисто, на безупречном английском и ломаном французском. Если просишь его повторить сказанное, он злится. Мы должны все понимать сразу, все угадывать на лету»[56].
«Рудольф желал контролировать все, — жаловался один из администраторов. — Он хотел присутствовать везде, и это оказалось его первой ошибкой. Люди испугались, что он просто проглотит труппу, а он, вдобавок ко всему, вел себя абсолютно недипломатично: не хотел понять саму структуру театра, любил повторять, что директор он и полномочия даны ему… Вот почему работа у него не пошла. Ему хотелось везде сунуть свой нос».
Новый директор требовал от труппы очень многого. Сам он проводил в театре столько времени, сколько было необходимо на тот или иной момент — чаще всего до двух-трех часов ночи. Он передвинул начало первого танцкласса с полудня на десять часов и сам ежедневно присутствовал на его занятиях. Далее всех ожидали шесть часов репетиций, и избежать этого у танцовщиков «Град-опера» не было никакой возможности. Одна из солисток жаловалась: «Для него важным было присутствие на репетиции всех артистов. Сначала он долго занимался кордебалетом, и нам, солистам, приходилось ждать часами, пока, уже в конце, он не просил нас станцевать наше па-де-де. Мы уже были остывшими, в мышечном плане это очень тяжело…»