– Пора! – Абаттум прикоснулся к локтю охотника.
Не говоря ничего, тот развернулся и вскоре четверо всадников исчезли в ночи.
Персаух проводил их, наказывая не вступать в схватку, а только узнать все, и пошел к жене. Цураам сидела у могилы сына, вокруг которой стояли бронзовые ажурные светильники. Язычки пламени в них колыхались от легкого ветерка, прилетающего от реки. Рядом со жрицей стоял сосуд с хаомой. Цураам уже испила священного напитка богов и покачивалась в трансе, шепча заклинания. Персаух присоединился к жене. Вместе они выпали из мира людей и вели сына на суд богов, охраняя его дух от порождений хаоса – ужасных змей Тиамат[32], одна из которых мучила Шартум. Верховная жрица видела это и со всей своей силой призывала Бога Солнца развеять тьму, победить хаос и даровать девушке жизнь.
До зари молились Цураам и Персаух. С первыми лучами солнца жрица впала в забытье, а вождь, оставив ее заботам соплеменников, взял сосуд с хаомой и совершил приношение Эа. Воды Мургаба приняли священный напиток богов и, как сама жизнь, понеслись дальше, не останавливаясь даже там, где русло превратилось в песчаный омут, а потом и вовсе исчезло. Вода просочилась в песок и ушла в подземелье к владыке всех вод. Эа услышал жрецов и на некоторое время даровал племени Белого верблюда благополучие и тишину.
* * *
Шартум медленно поправлялась. Переломы срослись, но боль не оставляла девушку. Да к тому же ее левая нога перестала сгибаться. Шартум ходила с помощью посоха, который ей сделал брат. Не так давно легкая, как джейран, красавица теперь выглядела кривой старухой, бедра которой качались при ходьбе, как утки на волнах весеннего Мургаба. Парвиз стеснялся жены. Люди быстро забыли горе и теперь лишь посмеивались над калекой, так и называя ее – Акуту[33].
Колкие шутки соплеменников до боли в сердце задевали мужа несчастной. Не раз порывался Парвиз уйти в свое село в далеком Многогорье, но каждый раз, посмотрев на Шартум, погрузившись в ее глубокие, грустные глаза, которые, не в пример телу, от испытываемой боли стали еще прекраснее, он останавливался. Казалось, перенесенные страдания сделали девушку мудрой. Что-то неподвластное пониманию таилось в ее глазах. Так смотрят жрецы, получившие откровение, или старцы, познав за свою долгую жизнь немало тайн.
– Что же нам делать, Шартум? – вопрошал Парвиз, гладя жену, прижавшуюся к нему. – Как же нам жить дальше?
Шартум молчала, только слезы вытекали из ее глаз – тихо, без всхлипывания и мольбы.
Персаух дорожил охотником, умеющим бесшумной змеей подкрасться не только к джейрану, но и к врагу. Он отдал ему первый из построенных домов – небольшой, из двух комнат и очага, но с надежными стенами и крышей, защищающими и от ветров, и от любопытных глаз и ушей. Но как ни была велика радость Парвиза, и она омрачилась, когда Шартум попыталась сама разжечь огонь в очаге. Негнущаяся нога не давала возможности склониться к нему; как Шартум ни старалась, разжечь огонь она не смогла.