– Возьми, это дар от матери, она так хотела, – голос Парвиза прозвучал глухо, звукам мешала выскользнуть сдерживаемая боль.
Цураам положила ожерелье на ребенка. Девочка зашевелилась, намереваясь заплакать.
– Иди, иди, – жрица подтолкнула брата усопшей, – ей тепло матери нужно, отдай ее Мее.
Абаттум ушел.
* * *
Шартум похоронили в обыкновенной яме, в стороне от могил, которые за непродолжительное время успели вырасти на такыре неподалеку от стен цитадели.
Обида душила Парвиза. Он никак не хотел соглашаться с обычаями пришельцев, по которым человека, имеющего увечья, нельзя хоронить рядом с воинами или другими достойными членами племени. Дабы не осквернить землю останками Акуту, стенки могилы устлали стеблями прошлогоднего камыша. Ту, смех которой еще совсем недавно звучал над долиной Мургаба, уложили на бок, лицом на закат, чтобы всю свою дальнейшую жизнь в Стране Без Возврата она могла видеть только, как солнце погружается в ночь. Мать Шартум поставила перед дочерью кувшин, в который втайне от всех положила фигурки Иштар и ее божественного мужа Думузи, как символ счастливого брака, в котором так недолго пребывала Шартум. Люди верили в благосклонность богов и молились им за своих близких, отправляя их в дальний путь с подарками.
Вскоре племя покинул и Парвиз. Он ушел, оставив на память дочери бронзовый амулет, который отлил мастер по желанию охотника. В центре круглого амулета умелец племени изобразил тюльпан. Такой же, но живой и алый, как щечки молодой девушки, когда-то пленившей сердце, Парвиз положил на могилу любимой.
Когда Парвиз уходил, ведя в поводу своего коня, камыши, растревоженные ветром, шептали вслед слова напутствия. Была в них тревога, была скорбь, но в шелесте сухих стеблей Парвизу слышался нежный перепев листьев, так напоминающий голос Шартум, ее сладострастный стон и ее последнее слово с недосказанным желанием: «Камиум…»
Глава 3. Пророчества старой жрицы
– Камиум, Камиум! – перепуганная мать пробиралась через камышовые заросли и звала дочь.
Пока Мея толкла зерно для лепешек, озорница убежала к реке. А куда еще?! Уж сколько раз находили ее там! То сидит на берегу и смотрит вдаль на поднимающееся солнце, то джиду[38] собирает под деревом, то нарвет спелых головок рогоза, распушит их и наблюдает, как разлетаются пушинки…
– Тихо, мама, – недовольный шепот раздался снизу, и холодная ладошка прислонилась к голени.
Мея бессильно опустила руки. Всегда так: от страха все тело напрягалось, как тетива, а когда он отступал, с ним все силы уходили. Мея присела. Заросли ощетинились длинными острыми листьями, за которыми белело любопытное личико дочки. В ее озорных глазках горел неподдельный интерес.