— Я рада за тебя, — мягко сказала Алексина, как бы извиняясь, что слишком равнодушно отнеслась ко всему.
— При этом учти, мне будет больно, но, женившись, я уже не смогу приходить к тебе.
— Жаль.
— И все?
— А что еще? Действительно, жаль.
— Ты понимаешь, что я пришел прощаться? — Понимаю, — сказала Алексина, осматривая свое рукоделие со всех сторон.
— И это все, что ты можешь сказать?
— Не мучь меня, пожалуйста! — с неожиданной мольбой сказала Алексина.
Но я, вместо того, чтобы почувствовать жалость и печаль, вдруг ощутил странный прилив обличительного гнева и желание хоть как-то расшевелить ее — даже обидев, даже, быть может, оскорбив.
— Я хочу напоследок понять, — сказал я, — за что и почему ты так не уважаешь меня? Почему ты всегда относилась ко мне с таким пренебрежением? Почему в твоем присутствии, независимо от твоего поведения, я чувствовал собственную неполноценность? Послушай! — сказал я, пораженный неожиданной мыслью, — а может, и не было никакой любви? Может, меня к тебе притягивало совсем другое чувство, а именно: постоянное и жгучее желание доказать, что я умен, что я необычен, что я более чем достоин тебя, что я… Тщеславие, а не любовь! — воскликнул я.
Алексина прервала работу, посмотрела на меня — чуть ли не впервые — с искренним интересом и произнесла:
— Очень может быть!
— И ты понимала это! И это льстит твоему самолюбию больше, чем любовь! И это же самое привлекает к тебе других людей, потому что ты каждого умеешь поставить на свое место, которое заведомо ниже твоего!
— И это может быть, — подумав, согласилась Алексина. — Но это такие глупости… — и вновь взялась за работу.
— А что не глупости? Что не глупости для тебя?
— Ты, кажется, кричишь?
— Я готов вопить во все горло от разочарования и боли. Столько лет желаемое я принимал за действительное, мираж за реальность! Нет, ты не виновата, я сам обманывал себя! Ты всего лишь помогала мне тебя обманывать.
— Нет, — ответила она с неожиданной экспрессией. — Я не настолько… Я думала, ты меня действительно любишь.
— Не верю. Ты дразнила меня — в том числе и сама знаешь чем. Ты считала меня слишком нормальным.
— Что в этом плохого? И ты не то чтобы слишком нормальный. Ты просто другой.
— Не надо оправдываться! Почему ж Качаева или Засонова и даже бандита своего Полугаева ты уважаешь больше, чем меня? Я же вижу!
— Тебе кажется.
— Но они-то, слава Богу, ненормальные, да, да, да?
— Они тоже другие. Но по-другому другие.
— Я устал от твоей демагогии! Я… У тебя ледяная пустая душа! — заявил я, сам пугаясь своих слов и своего тона.