— Скорее всего, — не стала перечить Алексина, и я увидел в этом ее смирении снисходительность и привычное осознание собственного превосходства.
— Одного не пойму. Ведь душе твоей даже терзать кого-то — скучно, лень, — зачем же ты меня терзала столько? Чего ты хотела от меня?
— Ты мой друг, — улыбнулась Алексина той улыбкой, после которой каждому хотелось почему-то просить у нее прощения.
Но я стал другим человеком. Ничто не проходит бесследно! — не стесняясь, произнесу эту банальную фразу, ибо боль не бывает банальной, а именно боль изменила меня, боль, которая копилась годами — и вот выплеснулась, и помутила разум, вернее, сделала его, наоборот, нестерпимо ясным, боль, которую не снимешь лекарствами и даже наркозом, Боль…
… С жуткой ясностью понял я вдруг, что слова, сказанные мной в горячке, обнажили сущую правду: я никогда не любил Алексину. И не в тщеславии даже тут дело, не в том, что меня подманивало к ней растравляемое чувство неполноценности и желание что-то доказать. Как просто любят, ни за что, так я ее — просто не любил, и совершенно неясно, как назвать то, что я все эти годы считал любовью.
Я сидел, молчал и постепенно наползало на меня — равнодушие. Я смотрел на склоненную голову Алексины, на ее обнаженные легкой невесомой округлости руки, на колени ее под тонкой материей платья, колени, всегда сводившие меня с ума, — и чувствовал, что ничего не чувствую. Чем лучше она, вдруг подумалось мне, Анастасии Жувельской, к которой я всегда относился с несвойственной мне неприязнью отторжения? Да ничем! Пустая женщина, не тратящая сил ни на что, кроме создания собственного образа, но теперь и на это не тратящая сил, поскольку образ давно создан и она срослась с ним — навсегда.
— Ну, пока, — поднялся я.
— Пока. Заходи…
41. В ВАШЕЙ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ МАССА ИНТЕРЕСНОГО.
В воскресенье, в двенадцатом часу дня, я отправился на первое свидание — из пяти предстоящих.
Не было волнения, не было никаких предчувствий, я не пытался представить, какой окажется эта женщина. Я почему-то был твердо уверен, что и я не понравлюсь ей, и она не понравится мне — то есть, значит, встреча будет сугубо формальной, после чего она будет продолжать поиски жениха, а я познакомлюсь с остальными четырьмя женщинами — и в каждом случае дальше первого знакомства дело не пойдет, — и я успокоюсь, а когда-нибудь после, возможно, очень скоро, ибо я свободен, я встречу без всяких объявлений женщину, которая мне нужна, — и сразу пойму это.
Ларису (имя я знал из письма) я увидел и угадал сразу. Она сидела за памятником академику Цицину (бюст на мраморном столбе), на лавке, под деревом. Она была довольно миловидна, довольно стройна и на тридцать девять лет, о которых честно сообщила в письме, не выглядела.