Дверь открылась.
Настя была в том же купальном костюме, но — только в нижней его части.
Она танцевала перед зеркалом. Увидев меня, улыбнулась — и продолжила танец. Я хотел выключить музыку, сделал шаг — и остановился. Я почему-то побоялся заходить в комнату.
— Выключи! — закричал я. — С ума можно сойти!
Она еще минуту потанцевала, потом свободно, без стеснения, подошла к магнитофону, выключила и упала в кресло — лицом ко мне.
— Танцы в стиле ню, — сказал я. — Стриптиз на дому. Очень интересно. — Интонацией и словами я хотел перевести все в шутку.
Но Настя была настроена серьезно и требовательно.
— Тебе понравилось?
— Я не разбираюсь в этом.
— Только матери не говори. Одна моя одноклассница работает в одном ресторане, неважно где, танцует. Хорошие деньги платят. А у нее и фигура хуже моей, пластика вообще нулевая. Только грудь уже пятого размера. Но дело ведь не в размере, а в красоте. Разве это не красиво? — указала она и слегка огладила.
Я промолчал.
— Надоело быть бедной. Учусь я хорошо, уроки буду успевать делать. Но зарабатывать пора начинать. Матери только не говори. Ты не бойся, кроме танцев там ничего. Они же не дураки, в тюрьму не хотят сесть, мы же несовершеннолетние.
— Если тебе нужны деньги…
— Твои деньги мне не нужны. Мне свои нужны. И вообще.
Она накинула рубашку — и села опять, нахохлившись, замкнувшись, не желая дальше разговаривать.
— Послушай, Настя, — сказал я. — Все не так просто, как ты себе представляешь. Не думаю, что тут дело в деньгах. Полагаю, что тебе хочется в чем-то утвердить себя, почувствовать себя взрослой и самостоятельной — и при этом так, чтобы как можно больше людей видели твою взрослость и самостоятельность. Не перебивай, дай мне закончить, а потом я готов выслушать все твои возражения. Я допускаю, то есть даже уверен, что ты действительно будешь только танцевать. Но, думая над жизнью, я пришел к выводу, что если какой-то поступок не совершен фактически и физически, реально и материально, это еще не значит, что он не совершен вообще. Поясню. Тот, кто будет глядеть на тебя жадно и сально, представим такого человека, не имеющий в душе ничего святого и вечно жаждущий, пусть он никогда не прикоснется к тебе, не посмеет или побоится подойти и заговорить — что, кстати, весьма сомнительно, но пусть так, он удержится, помня, как ты говоришь, о твоем несовершеннолетии и не желая вступать в отношения с законом, но даже и без прикосновения, без слов, одним взглядом своим он уже будет действовать на тебя, влиять на тебя, и эта музыка будет влиять на тебя, и многоголосие это пьяное, ресторанное, будет влиять на тебя, и даже запахи этой, извини, жратвы, которой закусывают они свои зрительные впечатления, и этот ресторанный заполошный мигающий свет, который называют цветомузыкой, это тоже будет влиять на тебя, сам воздух ресторана, и даже не воздух, а поле, образуемое пронзающими пространство волнистыми излучениями хмельных голов, это тоже будет действовать на тебя; через два-три вечера ты уже очень сильно изменишься, а после месяца работы ты станешь совсем другой, соблюдая даже при этом неприступность и тому подобное. Понимаешь меня?