— Отпусти, — гремит на весь дом Гликерия Сергеевна. — Что он тебе плохого сделал?! Голову разбила и этот хочешь порвать?! Я его не отдам! Гадина! Прочь руки! Всем расскажу про твое варварство.
Элеонора молча продолжает тащить портрет на себя. В безумном порыве желает единственного, слиться с изображением, почувствовать в себе его металлический расплавленный взгляд.
Портрет все больше кренится набок. Его левый угол задирается вверх и касается краем рамы сладострастного языка свечи. Обе женщины не успели осознать происшедшего. Дерево вспыхивает. Всего несколько секунд понадобилось, чтобы огонь пробежал по всему четырехугольнику рамы. Элеонора и Гликерия Сергеевна разом отпрянули от него. Обалдело смотрят на катастрофическое зрелище. Объятый пламенем портрет из плоского становится рельефным. Кажется, еще мгновение — и Василий обретет человеческую плоть. Но краски не выдерживают жара. Первыми набухают глаза и мелкими струйками из них начинает вытекать краска. Потом льются волосы, морщится и съезжает вниз лоб. Медленно краски портрета перемешиваются, как на палитре. Изображение исчезает. Гликерия Сергеевна, трагически обхватив голову руками, рыдает с причитаниями. Элеонора, ничего не соображая, бежит в ванную комнату, набирает в таз воду и, расплескивая ее по пути, возвращается. Огня уже нет. Обугленная рама зигзагом висит на стене. На обвисшем полотне сгустки перемешанной краски. Спасать больше нечего. Отвратительно пахнет скипидаром. Элеонора ставит таз на пианино, делает несколько шагов назад и, не глядя, бессильно опускается на канапе. Гликерия Сергеевна, рыдая, скрывается в спальне. Долго слышатся ее громкие, неестественно драматические всхлипы. Элеонора измотана. Она не может подняться и, к счастью, проваливается в бездонный сон, уткнувшись носом в ямку между двумя велюровыми подушками.
Зимой самые первые редкие лучи солнца, стремясь набрать силу и скорость для нового короткого дня, быстро проскакивают по окнам домов левой стороны Тверской улицы. И только ближе к закату, полностью обогнув эти дома, на некоторое время проникают в комнаты, выходящие окнами во двор. Поэтому, не привыкшая к яркому утреннему свету, Элеонора внезапно открывает глаза и не может сообразить, почему она лежит на канапе в зале. Не укрытая, в ночной сорочке. Перед ней в лучах солнца сверкает сочными красками замечательный портрет Ласкарата в широкой, мореного дуба, раме. Он сидит в элегантной позе, повернутый лицом к зрителю. Его белые с голубыми прожилками кисти рук также прекрасны. Полный воды таз стоит на пианино возле портрета. Ночные события вспоминаются с мучительными провалами в памяти. Элеонора с трудом встает с канапе, чувствуя утренний озноб и боль в пояснице. Стараясь не глядеть на портрет, уносит таз с водой в ванную. Возвращается на цыпочках и осторожно заглядывает в кабинет. На книжном шкафу, развернутая на комнату, стоит целехонькая голова Ласкарата. Элеонора готова упасть в обморок, но сопение свекрови, доносящееся из спальни, удерживает ее в реальности. Она проходит в спальню. «Либо это сон, либо свекровь за ночь восстановила картину и склеила гипсовую голову», — решает Элеонора, растерянно наблюдая за безмятежно спящей Гликерией Сергеевной. Должно быть, от ее взгляда свекровь просыпается. Резко поднимается на постели прямой спиной. Вместо приветствия сообщает: