— Ну и что? — кривит ярко-малиновые губы Надя.
— Ничего. Это сейчас путаны и проститутки получили признание общества, а тогда заниматься этим считалось зазорным.
— Может она просто так, из любви к искусству.
— Ах, чистая душа! В ресторане ВТО редко появлялись случайные люди. В основном, завсегдатаи. Они-то знали, сколько Эля берет за ночь. Пока были трезвыми, не замечали ее. В самом деле — что в ней особенного? Никакой фигуры, тонкие ноги, дебильное выражение лица. А уж когда напивались, доходило до драк, кому тащить ее на ночь.
— Врешь ты все, — заявляет пассия. — Давай лучше, наливай.
Макс, придавленный услышанным, старается не поднимать глаза на Туманова. Боится, что не сдержится и накинется на него с кулаками. Так говорить о женщине, ставшей для Макса смыслом жизни? Об Элеоноре?! И кто говорит? Макс встает, с его губ готово сорваться ругательство с требованием немедленно вышвыриваться из его дома. Но возникшая мысль в последнее мгновение сдерживает эмоции. «Надя — подруга Элеоноры. Если она уйдет с Тумановым, Макс лишится единственной ниточки, способной связать его с боготворимой женщиной». Он резко садится на стул. Предлагает выпить.
— Давайте в моем доме не будем плохо говорить ни об одной женщине. Каждая из них способна стать святой. Нужно только их любить…
— Какой вы, однако, интеллигентный. Сразу видно, из МГУ, — хвалит его Надя и назло Туманову пьет спирт. Должно быть, он попал не в то горло. Надя закашлялась. Из носа выдулись пузыри.
Макс встает.
— Мне что-то нехорошо. Пойду прилягу. Вы продолжайте. Спальня для вас. Чистое белье в шкафу. — Наливает себе еще рюмку, выпивает и быстро уходит.
Какое счастье плотно закрыть за собой дверь и оказаться одному. Не раздеваясь, Макс ложится на диван. Тело мучительно ноет, будто его долго, тупо били. Нет сил даже уснуть. Остается лежать и смотреть в темноту. Он перестает воспринимать происходящее в его реальном преломлении. Что толку обижаться на Туманова? Или ужасаться провинциальной разнузданности Нади? Его два глаза отказываются смотреть на происходящее, но тот третий глаз, прорезавшийся недавно, видит странную извилистую линию судьбы. Нельзя считать случайностью бесцеремонное вторжение Матвея Евгеньевича с новой пассией. В самых счастливых мечтах он не смог бы предположить, что уже сегодня станет на шаг ближе к женщине, возле подъезда которой убедил себя в ее недостижимости. Он не настолько наивен, представляя картину будущего знакомства. Впереди возможен целый ряд отвратительных эпизодов, подобных этому, прежде чем он сможет поцеловать руку своему божеству и с трепетом произнести: «Меня зовут Макс». Нужно подружиться с Надей, хотя совершенно непонятно, что связывает самую изысканную женщину Москвы с дурно накрашенной девкой, собирающейся переспать с комическим стариком. Туманов даже не подозревает, какой он является пародией на сексуальные подвиги. В любом американском фильме или в новостях из их светской жизни, если уж выставляют отношения молодости и старости, так уж и молодость ослепительна, и старость обладает поджарой фигурой любителя виндсерфинга, здоровым загорелым цветом лица, ясными голубыми глазами, несколькими морщинами, подчеркивающими ум и опыт, и гордым покоряющим взглядом. Пусть такому мужчине семьдесят лет и даже больше, но каждый, видя рядом с ним роскошную молодую красавицу, испытывает гордость за весь мужской род. А когда наблюдаешь за пожилым шкодливым подростком с отвисшей кожей и животом беременной женщины, с нездоровыми мешками под глазами и подагрическими ногами, лапающим немытые сиськи уличной девки, начинаешь физически ощущать хлюпающую вокруг них грязь. На лице Макса в полной темноте появляется презрительная гримаса. Он вдруг понимает: разврат — не в способах любви и не в количестве любовников, а в качестве отношений.