Хозяйка провела нас в чистую горницу с тесаным столом и двумя грубо выструганными лавками по обе стороны от него. Древесина приобрела характерный цвет золы – от старости. Большая старательно выбеленная печь придавала такой уют этому старозаветному и тихому жилью, что при входе чудилось, будто возвращаешься куда-то, где был очень давно – может, даже до появления своего на свет, но был непременно и чувствовал здесь себя спокойно и счастливо. На печи в чугунке упревала каша. Кисейная пена занавесок скрывала разросшийся тенистый сад, а в палисаднике тянули к солнцу пышные свои грозди гладиолусы и флоксы. В красном углу вместо привычного телевизора – полочка с лампадкой и киот. Образа Богородицы, Николы-угодника, Спасителя и еще кого-то – совсем уж потемневшие лики…
Баба Мила, не принимая возражений, налила нам из пузатой крынки козьего молока, к каждой глиняной кружке положила по пресной лепешке. И лишь когда мы расселись у стола, присела сама на уголок, подперла щеку загрубевшей от земледелия старчески бугристой рукой и приготовилась слушать. Дед Никита медленно излагал, зачем приехали, представил меня с гордостью: «Он у нас предприниматель!»
– Хотелось бы взглянуть, что ваша земля интересного хранит, – добавил я, стараясь сгладить впечатление от наивного деревенского бахвальства моего родственника.
Баба Мила слабо шевельнула ладонью:
– И-и-и, миленький, разве что осколки да снаряды, да пули, да, как по всей святой Руси, безвестные могилки с косточками мучеников! – поднялась и, наклонившись к лакированному под красное дерево комоду, отперла одно из отделений ключиком из большой позвякивающей связки, помещавшейся у нее в глубоком кармане сарафана под передником.
Рассохшийся комод отвечал ее усилиям жалобным скрипом и треском. Баба Мила достала перевязанную выцветшей розовой тесемкой пачку пожелтевших от времени фотографий. Раскладывая их перед нами по столу, будто собирая неведомый пасьянс давних чудес, поясняла:
– Это снимки довоенные. Видите, хутор был большой, зажиточный. А это наш храм. Только от него в войну одни черепки остались.
Монотонно, почти сливаясь тембром голоса с тихим тиканьем настенных часов и еле слышным шуршанием при движении их маятника, хозяйка рассказывала, как пришла война, началась оккупация, на хуторе стоял довольно крупный немецкий гарнизон, и помещалась одна из тыловых частей обеспечения. Главный склад немцы устроили в подвале храма. Местных жителей привлекали для погрузки-разгрузки, а машин и подвод много приходило! И сама хранительница легенды, и ее родные регулярно таскали ящики, коробки и бочки в подвал храма. Немцы поигрывали оружием, покрикивали на жестком, гортанном своем наречии – обращались с ними грубо и презрительно. И так повторялось едва ли не каждый день.