Эти полчаса оказались роковыми. Отряды русских разведчиков под прикрытием танков приближались – и вот уже без особой пальбы и без потерь захватили всех их в плен. Далее выяснилось, что Теодор Зиверс представляет весомую ценность для русской контрразведки. Долго его мурыжили, допрашивали, промывали мозги. Одно время думали обменять на кого-то из наших пленных генералов, да потом как-то не срослось.
После войны вместе с другими военнопленными он занимался восстановлением разрушенного хозяйства: строительством на немецкий манер двухэтажных деревянных домиков в Красногорске. Некоторые из них до сего дня ждут своей очереди на снос.
В этом лагере военнопленных под Красногорском надолго задержались в плену и многие высокопоставленные немецкие офицеры. С питанием было плохо, и пунктуальный немецкий желудок Теодора Зиверса не стерпел столь пренебрежительного к себе отношения. Сильнейший приступ язвы свалил беднягу с ног и – действие развивалось по принципу известного анекдота «доктор сказал – в морг, значит – в морг!», если б не молодая медсестричка Люба. Она прошла всю войну, была ранена, награждена. Для нее не существовало разницы между русскими и немцами, если дело касалось боли. И она заботливыми уходом и лечением отстояла право молодого немецкого офицера на жизнь.
После окончания войны, дотянув срок исправительных работ, Теодор Зиверс понял, что в Германии никто его не ждет: по решению Нюрнбергского трибунала его дядя повешен, других родственников не осталось, а возвращаться – означало подвергать себя новым неприятным процедурам выяснения всех обстоятельств, но уже германской стороной. Ему хватило этого досыта в плену, повторять не хотелось! И он принял решение остаться на советской земле с любимой женщиной. Когда они подали прошение, что хотят пожениться, ему еще раз, а точнее – не раз, хорошенько промыли мозги.
И вот в 1948 году, когда немецких военнопленных отпускали, он уехал жить к Любе в ее родное село. Долгое время пробыл под особым надзором, раз в месяц ездил к особисту. Показал себя с хорошей стороны. Заслужил доверие и органов и односельчан. Наконец, его решение остаться в России было оценено как ответственный шаг сознательного и лояльного социализму человека. Ему выдали новый паспорт на имя Федора Филипповича Зверева и доверили быть учителем в сельской школе, где он преподавал все что только можно, кроме истории военных лет…
Я задумался над причудливой вязью его судьбы, не замечая, что неподвижно внимательно слушаю безыскусное повествование уже третий час. Старик устал, утих и как-то поник весь. Выдержав необходимую паузу – для того чтобы я смог поместить в душу и осознать услышанное, он издалека начал свою просьбу: «Годы мои преклонные. Я болею и знаю, что дни мои сочтены. Но у меня остался долг… Я стремился его вернуть всю жизнь. Ни единой возможности не представилось! Когда мы изымали из монастыря в Непале тот наконечник копья, убивали безвинных людей и грабили, и до сего дня – не могу забыть одного старца-монаха… Он и теперь снится мне. И чем ближе к моей смерти – тем чаще! С копьем и мечом в руках – у них там и оружие-то еще древнее! – он стоял насмерть за святыню и даже умирающий всё молил нас не забирать ее…