– Трагический случай. Федор Семенович покончил жизнь самоубийством, – ледяным тоном произносит тот.
– Но как у него в руках оказался сданный только что мной лично вам его наградной пистолет? – возмущается Городецкий.
Чин оглядывается по сторонам: кроме нас в коридоре никого. Он понижает голос и обращается к Антону, твердо выговаривая каждое слово, словно заколачивая его в наши головы:
– Еще не хватало судебного процесса по убийствам в генеральской семье! И так в последнее время все идет наперекосяк, пресса совсем распоясалась, пишут, что хотят, обливают грязью армию! Да и мало ли какие подробности могли бы всплыть в суде… А этот вариант устраивает всех… Вы меня поняли?.. Молчать о том, что только что здесь произошло, между прочим, и в ваших интересах тоже. Ваша болтливость, – тут чин переводит взгляд сначала на меня, а потом обратно на сыщика, – может вам дорого обойтись. Запомните это.
Очевидно, сочтя, что сказал достаточно, этот странный человек делает шаг назад, в комнату Деда, и захлопывает дверь перед нашими носами.
Словно оглушенная, я поворачиваюсь на ватных ногах и медленно бреду в свою спальню – к счастью, у меня в комнате нет никого из этой милицейской, прокурорской и прочей саранчи, тучей налетевшей на нашу тихую когда-то дачу. У меня тут уже успели провести обыск: ящики комода выдвинуты, дверцы шкафа открыты. Я машинально закрываю шкаф и на пару секунд утыкаюсь лбом в полированную дверцу, затем вскидываю голову и смотрю на мою сумочку, содержимое которой небрежно вывернуто на постель. Но меня это сейчас абсолютно не трогает, потому что перед глазами ярким, неотвязным образом стоит картина: обмякшая рука, обтянутая пергаментной кожей.
Антон, снова проявив деликатность и почувствовав, что в такой момент меня лучше оставить в одиночестве, останавливается на пороге. Убедившись, что я благополучно доплелась до кровати и присела на нее, он делает шаг назад, в коридор, и закрывает дверь, будто очертив между мной и остальным миром магический круг, куда уже не сможет просочиться никакое зло.
Я смотрю в стену перед собой невидящим взглядом, не шевелясь, уронив руки на колени, и по щекам моим медленно сползают злые слезы.
Дед застрелился! Даже трудно поверить в это, зная его железный характер… А может, его застрелил тот тип с холодными рыбьими глазами и властным голосом? Черт его знает… Тем более, если вспомнить, как он говорил о том, что «мало ли какие подробности могли бы всплыть в суде» и про то, что «этот вариант устраивает всех»…
Я боюсь даже додумывать эту мысль.