— Стойте-ка, стойте! — трогая за плечо шофера, прокричал Аким Морев и, когда машина со всего хода затормозила, вышел из нее и пристально посмотрел в правую сторону.
Неподалеку от дороги — вышка из трех бревен, ручная лебедка. От нее тянется стальной трос на вышку и оттуда опускается в землю. Это буровая. Но не она задержала Акима Морева, а то, что около женщины, сидящей на ящике, прикрывшейся от злого ветра листом фанеры, стояли Иван Евдокимович, Любченко и музыкант Митя. Иван Евдокимович держал в руках образцы грунта и что-то горячо объяснял.
— Товарищ академик! — намеренно напыщенно проговорил Аким Морев. — Вы ведь обещали убраться за Волгу?
— А! Товарищ секретарь, товарищ секретарь, — так же шутейно ответил Иван Евдокимович, шагая к Акиму Мореву. — Никуда не скроешься, товарищ секретарь, от вашего партийного глаза. Да ведь дело такое, как говорил наш шофер Федор Иванович. Такое дело, — и он, подражая шоферу Федору Ивановичу, выкинул руку, затем весь перекосился, поскреб в затылке. — Во-первых, еду далеко отсюда, километров за триста, и там народ меня спросит: как дела на плотине? Что скажу, если сам не видел?
— А во-вторых?
— Что значит, во-вторых?
— Вы сказали «во-первых», стало быть, должно следовать «во-вторых»?
— Во-вторых, встретился по дороге со старыми друзьями, товарищем Любченко и талантливым юношей Митей. А вы что тут? Разрешите допросить. Зритель?
— Если бы только зритель! Вы у начальника строительства гидроузла Ларина были? Я познакомился с ним в субботу.
— Ларин в городе, и управление там. Да вы не печальтесь: я вам все расскажу. Элементарно, конечно, — и взяв под руку Акима Морева, прошептал: — Близехонько познакомились с Малиновым?
— Более или менее.
— По плечу похлопывал?
— Пожалуй.
— И меня тоже. Я ему рассказываю о великих планах преобразования природы Поволжья, а он мне… — академик захохотал, — а он мне — про разведение горчицы. Про сарептскую горчицу. «До чего, слышь, вкусна, особенно с поросеночком».
— Дурил?
— Возможно. Он такой: как поймет, что утверждает глупость, сейчас же: «Я шучу». Правда, редко так говорит, к сожалению.
— Такое же, наверное, отпускаете и про меня другим?
— Наглупите — получите. А пока нет, — серьезно добавил Иван Евдокимович. — Пойдемте-ка к Любченко в «ЗИС», а ваш и мой «коневоды» пусть следуют за нами.
Плоскогорье, покрытое увядающими, жесткими, как электрический провод, кудрявыми травами, кустарники по балкам, заросшие старые дороги, полупустынная тишина — все это осталось позади, и перед взорами Акима Морева, академика, Любченко и Мити Дунаева открылась иная панорама: по вновь построенному шоссе неслись пятитонки — грузные, широкие, как мастодонты. Они гудели, поднимали тучи пыли, везя на строительство цемент, балки, кирпич, лес, все и всех будоража. За шоссе, над Волгой, пригорюнилась деревушка. Да и как не пригорюниться, когда ее всю сплошь покрыла белесая пыль, отчего оконца стали подслеповаты, словно глаза мукомолов. В стороне же от деревушки растет новый город — из коттеджей, многоэтажных красивых домов. Скоро он сотрет избушки, поломает сарайчики, покосившиеся заборчики, а улицы, настолько грязные в дождливую пору, что у пешеходов отрываются подошвы, зальет гудроном.