— Это могут расценить как мятеж, — сказал Булаткин, не ожидавший такого поворота от их беседы.
— Черт с ними, выхода нет! — на ходу выпалил Миронов. — Лучше смерть в открытом поле, чем возмущение на печке при виде народных мук!
— Это-то так, — немо, безвольно кивнул Булаткин, холодея душой.
— Собрать митинг, и в поход!
Булаткин вздохнул с великой тяжестью и предложил:
— Давай, Филипп Кузьмич, отложим это до завтра, все — и митинг, и поход. Утро вечера мудренее. Да и твой доклад в Пензу тоже пускай прочтут там... Так лучше будет.
Душа по-прежнему металась в безысходности, Миронов кивнул, соглашаясь:
— Добро. Утром соберем штаб и митинг.
Поздно ночью состоялись переговоры со штабом в Пензе, но Миронов ничего не добился: волнение и раздражение приводили к сбивчивости и ненужному многословию. Подошел к аппарату, сказал угрюмо и не ожидая добра: «Я Миронов. Слушаю».
Смилга. Я получил сведения, что вы собираетесь выступить со своими частями на фронт без ведома Южного фронта. Должен вам сообщить, что в связи с прорывом деникинцев на Тамбов Южный фронт покинул Козлов... Тамбов сегодня нами взят. Я категорически настаиваю, чтобы вы своими несогласованными действиями не затрудняли бы положение наших армий. Доложите мне ваши намерения.
Миронов. Согласованности не может быть там, где начался саботаж по созданию корпуса, формировать который я назначен. Вокруг меня такая атмосфера, что я задыхаюсь. Фронт определенно нуждается во мне, и это звук не пустой. Никакого осложнения на фронт не принесу, а принесу только моральную поддержку и силу штыков дивизии. Я согласен влиться с сотней преданных мне людей в родную дивизию, лишь бы не переживать тех душевных мук, которые преследуют меня с 15 июля. Моя платформа ясна: борьба с Деникиным и буржуазией. Но выносить издевательства над собой и людьми вообще не могу... Изменником революции не был и не буду, хотя именно это пытаются доказать люди, на совести которых много пятен...
Смилга. Речь идет сейчас о дисциплине...
Миронов. Если вы, тов. Смилга, имеете чутье государственного человека, то я тоже категорически настаиваю не препятствовать мне уйти на фронт. Я хотел бы, чтобы мою жизнь взяли на спасение революции... Я утратил всякую веру в людей, стоящих у власти, и вынужден не утрачивать веры в идею народных масс... Над моей докладной запиской от 16 марта в Реввоенсовет, видимо, посмеялись, а если бы она была принята во внимание, не было бы теперь местного фронта.
Смилга. Меня зовет Москва к проводу по поводу вашего выступления. От имени Реввоенсовета Республики приказываю вам не отправлять ни одной части без разрешения!