Миронов. Уезжаю один, но жить здесь не могу, меня жестоко оскорбляют.
Смилга. Приезжайте в Пензу, здесь сейчас командующий Особой группой Шорин и Трифонов, сообща решим план действий. Не создавайте сумятицы.
Миронов. Выехать в Пензу не могу, ибо не верю в безопасность...
Смилга. Вашей безопасности ни что не угрожает. Это я заявляю вам официально.
Миронов. Прошу разрешить конвой в 150 человек.
Смилга. Хорошо, возьмите 150 человек и приезжайте немедленно.
Миронов. Прошу поставить в известность 23-ю дивизию, что я вызываюсь в Пензу... Только вам, как человеку, которому я глубоко верю, товарищ Смилга, я поручаю себя.
Смилга. Выезжайте немедленно. Вполне уверен, что все недоразумения разрешим. Спешу на аппарат. До свидания...
Через некоторое время телеграфист отбил в Пензу дополнительно: «Тов. Миронов ушел и просил сказать, что с его гибелью погибнет Южный фронт... А вот тов. Скалов просит сообщить, где ему находиться в отсутствие Миронова?»
Смилга. Пусть Скалов приезжает вместе с Мироновым. Знает ли Скалов разговор?
Телеграфист. Все знает.
Смилга. Хорошо. Ждем...
Все, слава богу, утряслось. Повеселели глаза у Миронова. Сказал Булаткину мягко, осевшим голосом:
— Едешь со мной. Все уладим. Распорядись там насчет конвоя...
Казаки комендантского эскадрона начали седлать лошадей. Засыпали овес в переметные сумы, подтягивали подпруги. Ехать в седлах собирались вроде до Рузаевки, а там — поездом.
Миронов с Булаткиным и Скаловым пили утренний чай у открытого окна, переговаривались. Волнение спадало.
Влетевшая в окно оса пожужжала вокруг самовара, словно определяясь среди незнакомых предметов и запахов, и уверенно влетела в опустевшую фаянсовую баночку из-под пчелиного меда. Там, на самом дне, еще обсыхала сладкая сахаристая корочка.
— Чует, окаянная, куда ей надо, — засмеялся Булаткин благодушно.
— Лето кругом. Благодать, — вздохнул Миронов. — Глаз бы не отрывал от этих лесов, от земного цветения. А тут...
— Лето... — подтвердил и Скалов.
Внезапно к вагону прискакал Михаил Данилов на запаленном коне — он ездил с нарядом в Рузаевку, его все ждали. Вбежал в вагон, не похожий на себя от злобы; от его беспечной улыбчивости и следа не оставалось. Миронов еще от стола понял, что на станции не все ладно, поднялся навстречу.
— Так что ж, Филипп Кузьмич, насмехаются над нами, что ль?! — закричал Данилов, минуя уставные правила. — Там ни черта не знают, ничего слухать не хотят! Этот комендант станции... св-волочь, Мурашов! Я, говорит, вас обязан арестовать, а не вагоны вам выделять!
— Что-о? — почернел от гнева Миронов.