— Слушаюсь!
Серафимович залюбовался выправкой комбрига. Черт возьми, ну что за трехжильное племя! И откуда у них силы берутся!
— Заамурец, герой, каких мало, — сказал Миронов и погрустнел глазами.
После митинга зашли в политотдел дивизии, поговорить за самоваром. И тут из боковой комнатушки выбежала неузнаваемо исхудавшая, простоволосая, с коротко стриженной прической Павлина Блинова, с плачем кинулась на шею Миронову. Она в первый раз увидала его после той вешней разлуки в марте прошлого года. И очень многое произошло с тех пор, но самое страшное — смерть Михаила, мужа ее, в неравном бою под Бутурлиновкой...
— Родимый ты наш, Филипп Кузь-ми-ич!.. — закричала Павлина по-мертвому, стиснув Миронова за шею крепкими руками и обвиснув на нем. — Да что же это сделали-то с нами проклятые нелюди-то, куды же это завели-то народ наш доверчивый, Мишу мово, ненаглядного, ведь к смерти прямо... подвели! По умыслу черному, все так и говорят, по умыслу!..
Вот так раз! Уж этого-то Серафимович никак не ожидал. Командир кавгруппы Блинов погиб героем, о промахах высшего командования знали и могли судить немногие, а тут вот прямо женский вопль «про умысел и волю вражескую...».
— И вас-то я в первый раз... Слыхала: приехал опять Миронов командовать, а где ж там увидеть!.. — Павлина не выпускала Миронова, каталась головой на его груди, обмирала вся от какой-то истерики, давнего своего бабьего горя. Лицо было мокрое, но не краснело, а как-то осунулось и подурнело.
Он, напружинясь, расцепил ее руки, усадил на диванчик с гнутыми ножками, велел вытереть слеаы. Поругал для вида:
— Нельзя так, Паша... Война! Кто виноват, как все получилось — после судить будем. Теперь надо в комок душу взять, выходить из этой общей беды с победой, ну? Мишу Блинова ни мы, ни народ революционный не забудут, вон и дивизия Блиновская есть, и останется она в советских войсках до скончания веку, а ты...
Сам Миронов отвернулся и в волнении вытер глаза носовым платком.
— Встретились, что называется...
Павлина, потупясь, дрожа, хлюпала в конец белого платочка, кинутого второпях на плечи, и только сейчас увидела рядом с Мироновым этого незнакомого старика в городской панамке. А старик сел с ней рядом и загудел в усы, тронув за руку:
— Собрались живые, а слез-то море немереное, родимая моя землячка! — говорил он. — Я вот тоже целый год только что не плачу навзрыд. Слезы у самого горла стоят, наружу просятся. Сына потерял. Старшего!
Павлина успела осушить лицо, вздохнула при этих словах с непомерной глубиной, будто из воды вынырнула, и пришла в себя.