Миронов отметил, что здесь едва ли не каждый старался потешать, развлекать и смешить другого от безнадежности положения. Сидевший на соседнем топчане толстый хохол (по виду — махновец) в домотканом зипуне-свитке хитро поглядывал на него выпуклыми, здоровыми буркалами и согнутым пальцем что-то перед носом водил, вроде подзывал к себе. Оказалось, хотел рассказать селянскую байку:
— Отож, у нас було... Йихав хохол наш с баштану! Виз до дому кавуны! Ну, еде все у гору та у гору, до самого вирху... Взъихав, а тут канава, ось поломалась, або чека выскочила та колесо слетело, ну воз и перевернувся! Шо ж воно робыться, кавуны у си в разны стороны покатилысь! Посыпались, як с печки, оглашении... Ну, сив хохол на том бугорочки, пригорюнився, та й всэ. А писля и указуе сам соби пальцем: гля! А вон тот, рябый кавун, найбольш, так, мабуть, далее усих, аж до той балочки, покативсь!
Окружающие снова смеялись, рассказчик в домотканой свитке ржал, взявшись за бока. Миронов хмурился.
Дни тянулись необычайно длинные, какие-то бессмысленные. Не было ни допросов, ни перекличек, ни свиданий с лжесвидетелями... Впрочем, на общей прогулке дважды встретил Надю — она снова, как и раньше, сопутствовала ему в тюрьме. Плакала, шагая рядом, касаясь ладошкой его руки, и он пытался ее успокаивать...
Стали тревожить Миронова тяжелые сны.
Чаще других виделся мертвый комбриг Кочубей, в белогвардейской петле, под перекладиной, в открытой зимней степи. Этого Кочубея он никогда не видел, но рассказ конника с Кубани слишком глубоко запал в душу. «Эх, добраться бы до товарища Ленина, рассказать ему! А потом возвернуться и...»
Висел Кочубей промеж двух столбов в чистом поле, где-то между Ставрополем и Астраханью, покачивался на морозном ветру, и от этого ветра его разворачивало, крутило, как будто он оглядывал всю степь, от края до края, вопрошал о чем-то и мертвыми глазами искал ответ по окрестному горизонту.
Дальше невозможно стало терпеть. Миронов вызвал тюремное начальство, просил перевести его в одиночную камеру, дать бумаги и чернил.
Он понимал, что с ним творили неладное, держали в тюрьме беззаконно, чего-то откапывая в его жизни такое, чего сроду в ней не бывало. Поэтому решил он напомнить о себе Ленину, Калинину и Дзержинскому, чтобы они лично занялись его судьбой.
Ведь не прошло и трех месяцев с тех пор, как ему вручили золотую шашку Народного героя Республики. Всего два месяца назад его вызвали в Москву с высокими назначениями, наконец, он еще не получил награды, заслуженной в боях за Советскую власть.