– Реция! – раздался тихий голос. – Открой дверь, Реция, это я, Сирра!
– Ты? Ночью? – с удивлением спросила Реция. – Откуда ты, бедняжка? И как ты могла попасть во двор?
Стоящая во дворе показала на стену.
– Я перелезла через стену, – сказала она, – я должна была видеть тебя, Реция! Сойди скорее вниз и открой дверь, мне надо передать тебе нечто важное.
Голос говорившей звучал нежно и приятно, хотя в нем в то же время сквозил ужас.
Реция сошла и открыла дверь. Она несла в руках маленькую лампу, свет которой, упав на лицо пришедшей, осветил некрасивое лицо девушки. Реция взяла пришедшую за руку и ввела ее в дом, после чего двери за ними затворились.
Сирра была ростом не выше четырех футов, спина ее была сильно сгорблена, и в то время как остальные части тела были очень малы и неразвиты, руки выросли чересчур длинными. Голова, с которой Сирра, войдя, сняла покрывало, была также очень велика, а лицо, хотя девушке было всего четырнадцать лет, было так некрасиво, старо и темно от солнца, что прозвище Черная Сирра, или Черный Карлик, вполне шло к обладательнице его. Она с боязливой нежностью глядела на Рецию, которая обращалась с несчастной крайне ласково, так как знала, сколько бедняжка страдает от других.
– Ты так поздно пришла сюда из Галаты? – спросила Реция, предлагая Сирре сесть рядом с собою на подушки, но Сирра опустилась на ковер у ног красавицы, с восхищением глядя на нее.
– Я лучше сяду сюда и буду любоваться тобою.
– А знает ли мать Кадиджа, что ты ночью ушла сюда?
Сирра покачала головою.
– Нет, она этого не знает, – отвечала она. – Впрочем, она нисколько не стала бы огорчаться, что я подвергаюсь опасности, потому что когда я бываю больна, то она радуется, думая, что освободится от меня. Но она не должна знать, что я пошла к тебе. Она уже спала и не слыхала, как я ушла. Я еще застала одного перевозчика, который согласился переправить меня. Я должна была видеть тебя, чтобы предупредить и защитить от несчастья.
– Защитить меня? Бедное дитя, – сказала Реция, гладя черные волосы сидевшей у ее ног девушки, – ты ради меня подвергала себя опасности! Что, если мать Кадиджа проснется? Она по-прежнему дурно обходится с тобой?
– Ах, да, – прошептала несчастная, опустив голову, – она не может меня видеть, а ведь я не виновата, что так нехороша собой, не правда ли, Реция? Ведь ты же всегда добра ко мне, а мать Кадиджа постоянно зовет меня бранными именами; если она зовет меня Сиррой, как другие, то только тогда, когда накурится опиума.
– Как ты собираешься снова возвратиться в Галату?