— Возможно чуть позже.
Целебная жидкость, приготовленная больничным монастыря, старым братом Эдом, привела молодую женщину в чувство.
— Мне действительно стало лучше, — сказала Анжелина. — Как чувствуют себя Фаншона и малышка Луиза?
Хозяйка таверны удивленно взглянула на Анжелину. Потом, рассмеявшись, пожала плечами:
— Но ведь вчера утром вы их обеих осматривали!
— Правда, я видела их вчера. Простите, мадам Серена.
— Ладно, мне надо бежать, а то муж станет ругаться. Я приглашаю вас к нам в полдень вместе с вашей служанкой. Будут свиные ножки с фасолью.
— Ничего не могу обещать вам, — ответила Анжелина, которую затошнило от одного упоминания о сытном, жирном блюде.
Тем временем прихожане выходили из собора и направлялись к площади с фонтаном. Анжелина надеялась незаметно скрыться, но тут молодую женщину догнала ее мачеха. У Жермены, такой импозантной в бежевом платье с оборками, был вид заговорщицы. Неисправимая болтушка, она знала все обо всех и никогда не отказывала себе в удовольствии посплетничать, что удручало Огюстена. Но на этот раз Жермена была серьезнее обычного.
— Господи! Анжелина, берегись! Я не решалась предупредить тебя, а ведь должна была! Но если бы я пришла на улицу Мобек, твой отец насторожился бы.
— Что случилось, Жермена?
— О! Ты можешь называть меня мамой. Я так люблю тебя, малышка, и не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Сейчас Огюстен обсуждает заказ с мэром, и я выбежала на улицу, чтобы поговорить с тобой. Кое-кто исходит ядом. Это касается тебя! О горе! Какое горе!
Смертельно побледневшая молодая женщина стала опасаться наихудшего и не ошиблась.
— Что такое? Говори скорее, Жермена, прошу тебя!
— Говорят, что ты гуляла с парнем и от него забеременела. Это было три года назад, вот! Догадайся сама, кто позволяет себе клеветать на тебя? Некая Эвлалия Сютра. Она торгует колбасой и ветчиной на рынке Сен-Жирона. Уж не знаю, как эти сплетни долетели до твоего отца. С тех пор он пребывает в дурном настроении, все время ворчит, ругается… Ты должна прийти в полдень к нам на обед и дать ему понять, что все эти слухи тебя не касаются…
— Да, я приду. Спасибо, Жермена!
— Полно! Мама! Мне доставит удовольствие, если ты будешь звать меня мамой. Ну хорошо. Я убегаю, иначе Огюстен заподозрит неладное.
Потрясенная Анжелина напрасно боролась с охватившей ее паникой. Ее ноги стали ватными, грудь пронзила резкая боль. Ей хотелось и кричать, и плакать. «А ведь сегодня утром я во всем хотела признаться папе! — мысленно ужасалась она. — Но теперь меня прижали к стене. Боже, помоги мне! Что мне делать? Снова врать? Все отрицать, обвинять эту негодную Эвлалию в том, что она несет чушь? Или же наконец облегчить совесть, поделившись своей тайной с отцом?»