— У этого парня сердце пташки, — с сожалением сказал Зельзе Кайтай. — Он никого не убивает, разве только иногда, когда рассердится. Этого мне не понять. Не один раз мы могли бы разбогатеть, если бы он мог хладнокровно убить человека.
Зельза рассмеялась:
— И вправду незачем убивать их. Завтра они вплавь доберутся до земли, какая бы она ни была, и устроят там засаду, а нам придется перебить их или умереть. Так что сейчас мы просто подарили им всего лишь еще один день их собачьей жизни. Оуэн, я не понимаю такого милосердия.
Он пожал плечами и повертел топор.
— Ты вообще мало что понимаешь, цыганка, — ответил он, не глядя на нее, а по-прежнему не сводя глаз с кучки матросов на шканцах, — а я… я понимаю еще меньше. Но… во сне я никого не убивал. Никто не убивал… в той стране.
— Опять эти слова, — сказала Зельза, — я их уже слышала. А у тебя на руке две линии там, где всем людям полагается иметь одну. Но я ничего не знаю о твоих снах, кроме того, что они, кажется, мешают тебе видеть вещи реального мира.
— Это было священное растение, — заговорил Кайтай, покачав головой. — Я не знаю… Я пользовался им не один раз, и оно не приносило вреда. А он… он увидел то, что ему нельзя было видеть.
— Друг, — холодно попросил Оуэн, — не надо об этом.
— Пусть она знает, — ответил Кайтай. — Она может прозревать вещи. Может быть, она разберется в этом получше меня.
Оуэн сжал губы. Через минуту он тихо произнес:
— Говори, если тебе так надо, маленький, не умеющий молчать колдун.
— Священное растение вызывает видения, — начал Кайтай, и Зельза кивнула.
— Я слыхала о нем, хотя мне не доводилось находить его, — сказала она.
— Оно встречается очень редко, даже в моей стране, — продолжал Кайтай. — У меня был мешочек с сухими плодами этого растения, и обращался я с ними очень бережливо. Затем, однажды, после того как я принял ягоду этого растения, моему другу стало любопытно.
Оуэн выдохнул с коротким смешком.
— Я увидел, как этот желтенький человечек спит, а на лице его играет такая улыбка, которой у него никогда не бывало наяву, — сказал Оуэн, — а позже, когда он вернулся к жизни, он заявил, что ему открылась… истина. Сказал, что знает больше о себе, о своей душе. Если она вообще у него есть, в чем я, лично, не уверен. — Оуэн задумчиво покачивал топором. — Далее я, по свойственной мне глупости, тоже стал алкать истины. А ведь я — вояка и вор, способный только штурмовать и резать глотки. Вообразил, конечно, что смогу стать мудрецом без особого труда. Решил проглотить истину в виде черненькой ягоды. Ха!