Это для Стража нормально быть самому по себе. Ну, для человека тоже терпимо — прогнали от одного лорда, пойдет к другому. Для фэйри же изгнание — крах их мира. Чем-то эта пакость схожа с человеческим ритуалом Отречения — практика, от которой люди отказались века назад. Не в последнюю очередь моими стараниями
.
На Изнанке не выжить в одиночку. Изгнанник же становится вне всех законов, с ним любой вправе сделать, что пожелает, потому что никто и никогда не отомстит за мучения отверженного. Ему не подадут руки и не продадут хлеба, не пустят на ночлег и не спасут, загибайся он от ран хоть на пороге дома любого из фэйри. Судьба одиночки — сдохнуть в канаве. Или закончить свои дни в ярмарочном балагане на человеческой половине мира, где чернь будет платить по медяшке за то, чтобы посмотреть на «волшебного уродца» и по десять, чтобы отсношать.
Нет, оставалась еще воровская гильдия. Но чистоплюйка Тильда фрой Атли верней и правда сдохнет в канаве, чем пойдет убивать за деньги.
Я сначала не поверил, когда услышал, что Трудгельмир лишил свой двор Мастера-воина из-за подобной блажи сыночка. Вот ведь бред! Верность таких, как Тильда, дороже золота и услуг князя.
На дуэли я был настороже и держал щит. И вытер Стормуром ристалище. Он — парень не из слабых, но я был адски зол. Помню, как впечатывал красавчика в лед, а потом мне захотелось слегка подправить безупречное личико, которое поэты фэйри любили сравнивать с лилией и белой розой.
Ну, так, на всякий случай. А то еще перепутаю его ненароком в темноте с Исой, и будет конфузно всем.
Каюсь, увлекся. От визга Стормура в левом ухе потом еще несколько дней звенело. А княгине пришлось вызвать дикую метель, чтобы растащить нас по разные стороны ристалища.
Кажется, тогда я впервые увидел Ису, бьющую в полную силу. Впечатляло. Вот не уверен, что смогу с ней справиться.
Я пытался найти Тильду после дуэли, но фэйри покинула Рондомион. И никто, абсолютно никто не знал, куда она могла направиться.
Она сидела на полу клетки. Вместо колета на мужскую блузу, штанов и неизменной перевязи с метательными ножами только больничная рубаха из некрашеного льна. Волосы коротко острижены, а половина головы и вовсе выбрита. Свежие раны на голом черепе, окровавленное мясо вокруг правого глаза.
В соседних клетках находились коренастый бородатый коротышка и хрупкое создание неопределенного пола, еще не вышедшее из возраста, когда пони интереснее поцелуев. Тонкокостное, в летящих светлых кудряшках — ну просто агнец непорочный, невинное дитя.
Еще с десяток подобных камер рядом пустовали, намекая, что у культистов большие планы на волшебный народ.