– Я хотел бы остаться с мамой, она совсем одна, – сказал ребенок.
– Мама никогда не бывает одна: она принимает «духов природы» и не нуждается в нас, – ответил, лукаво подмигивая, старик. – Пойдем со мной!
Он схватил за руку сопротивлявшегося мальчика и потащил его за собою, между тем как священник вывозил за дверь его кресло.
Молодая женщина снова подошла к окну. Стук колес отъехавшего экипажа замирал вдали. Теперь он въехал в лес: чудные рысаки бежали крупной рысью и уносили дорогой экипаж, где, утопая в мягких белых атласных подушках, сидела эта прелестная женщина с лицом медузы. Она любила его со всем пылом бешеной страсти, забывая свое герцогское достоинство и всю свою гордость; возле него она была не больше как страстно обожающая женщина, терзаемая ревностью… Зачем связал он свою судьбу с судьбой бедной девушки из Рюдисдорфа? Зачем не искал он ее царственной руки? Он был бы принят с распростертыми объятиями и мог бы быть счастлив с нею, так как и он не был равнодушен к ней: встреча в лесу в день свадьбы живо воскресла пред молодой женщиной – тут была какая-то тайна. «Старания ваши разобьются о предпринимаемое путешествие», – шепнула ей герцогиня, и Лиана еще чувствовала на своей шее и щеке ее горячее дыхание… Какое же старание должно разбиться? Она все делала, чтобы выполнить свои обязанности, но, благодарение Богу, гордость не изменила ей: она не шевельнула ни одним пальцем, чтобы приобрести любовь Майнау. Думая так, герцогиня ошиблась; в одном она была права, предполагая, что путешествие окончательно порвет слабо завязанный узел, даже если бы Лиана отказалась от своего решения уехать отсюда… Как ужасно ее положение! Когда он после продолжительного отсутствия вернется домой, никто и не вспомнит, что когда-то была привезена сюда графиня Трахенберг, чтобы провести здесь целый ряд горестных дней среди ежедневных пыток и оскорблений; он сам, путешествуя, стряхнет с себя тягостное воспоминание, чтобы овладеть наконец рукой, которая протягивалась к нему с таким страстным томлением.
Невольно прижала молодая женщина судорожно сжатую руку к сердцу: отчего же оно вдруг так болезненно заныло? Неужели так ужасно быть отвергнутой ради другой?.. Ей вспомнилось, как Майнау запретил ей допускать герцогиню прикасаться к себе; какие побудительные причины он имел на это? Конечно, одну ревность. Он просто не мог переносить, когда ей, его жене, оказывались знаки благоволения… Она закрыла лицо руками, ею вдруг овладела необъяснимая слабость. Медленно отошла она от окна, чтобы уйти в свою комнату. Проходя мимо письменного стола, она остановилась как вкопанная: ключ был еще в ящике! Майнау забыл вынуть его, а разгневанному и раздосадованному гофмаршалу и в голову не пришло потребовать его назад… Сердце молодой женщины сильно забилось: тут лежала бумажка, от которой зависела вся судьба Габриеля; ей хотелось еще хоть раз взглянуть на нее, так как она знала, что для таких документов недостаточно исследования простым глазомером, а нужно рассматривать их с помощью микроскопа. Но чтобы снова иметь эту бумажку в своих руках, нужно было отодвинуть ящик с редкостями, а это была чужая собственность, и ключ оставался здесь случайно… честно ли будет с ее стороны вынуть бумагу? Нет, она опять положит ее невредимой на прежнее место; не сам ли Майнау требовал от нее, чтобы она хорошенько вгляделась в написанное, и не для этой ли цели взял у гофмаршала бумаги? Быстро решившись, выдвинула она ящик: розовая записка ее матери лежала перед нею и, нечаянно коснувшись ее, она, как ужаленная змеей, отняла руку. Она взяла лежавшую сверху бумажку: это именно и была та, которую она искала.