Дальше все идет удивительно спокойно и решительно, будто я наблюдаю в клинике рождение очередного гражданина…
На крыльце на меня набрасывается отец со стажем в несколько минут.
— Малый?! Сын?! Ну, доктор!..
Жалобно потрескивают кои ребра.
Буйная весна, большое человеческое счастье!..
Вечереет. Теплый пар висит над полями в долинах. Земля как парное молоко. Мне кажется, я способен взлететь сейчас на нашем «пазике» в безоблачное небо.
— Дай порулить, — говорю я Виктору, и он без разговоров меняется со мной местами.
Я жму изо всех сил на педаль акселератора, крепко вцепившись в баранку. Машина скачет по разбитому проселку, как норовистый конь, пытающийся сбросить неугодного седока. Далеко в стороны шарахаются испуганные лужи…
«В полях, под снегом и дождем!..»
Вцепившись в поручень, Виктор лишь тихонько охает, доставая головой крышу, но молчит. Я люблю его, этого круглого, все понимающего человека!
Я стою на влажной от росы траве аэродрома в ожидании моего самолета. На аэродроме, находящемся на моем участке. В моем городе. Маленький город, маленький аэродром, маленький самолет. Но все мое.
Я в отпуске. Незнакомое, веселящее, как вино, чувство — первый трудовой отпуск. Вот ведь чертовщина! Не какие-нибудь каникулы. Владимир Михайлович в трудовом отпуске. С новым чемоданом и кучей денег летит самолетом в трудовой отпуск. Мне хочется покататься по траве вон с тем криволапым щенком. Я наклоняюсь над ним. Он вскакивает, мягко хватает меня за палец и, упираясь изо всех сил, тянет за угол аэровокзала — небольшого деревянного дома с башней.
— Владимир Михалыч! — Из окна радиорубки в башне меня окликает начальник аэропорта.
Меня здесь знают. Зимой я частенько забегал сюда погреться.
— К телефону.
— Не улетел? — голос Лоры. — Тебя небось никто не провожает? Благодари бога, что кроме вечно занятых врачей и инженеров у тебя есть я. Сейчас приду проводить.
В трубке щелкает. Я не сказал ни слова.
Через двадцать минут Лора быстро идет по полю аэродрома, срывая на ходу нехитрые белые цветочки. Улыбаясь, вручает мне букет.
— Летишь жениться?
— А разве я не большой?
— Еще какой! А мне тоже предложили руку и сердце, не хвастай.
— Кто из них?
— Мурзабек Каримов! Сегодня по телефону.
— Все же мне придется его убить. — И мы начинаем хохотать, вспомнив, как в конце разгрома, который мы с Ваней учинили когда-то на «Птичьей горе» стихам Мурзабека, он сказал мне: «А ты, Владимир, просто врожденный Дантес». Я успокоил его тогда: времена-де не те, дуэли не будет, да и славы она мне, даже дурной, не принесла бы.