— Разохотится, я его знаю. Еще эти… как их там?.. начнет.
— Мемуары? — догадываюсь я и смеюсь.
Таня провожает меня к автобусу. Дне недели по моему участку ходит автобус. Я с удовольствием езжу на нем. Подвозит он меня недалеко, всего четыре остановки, зато я имею возможность прочувствовать, как растет наш город. До остановки мы, не торопясь, идем по зло чавкающей грязи. Мне нравится ходить в высоких резиновых сапогах. Здесь это обязательная обувь. Незаменимая. Идешь себе, не глядя под ноги и не обращая внимания на грязь.
Мы говорим о виварии, о весне, о Таниных экзаменах и моем отпуске. Не доходя до остановки, Таня прощается со мною и уходит в магазин.
И тут меня нагоняет высокий загорелый парень. Очень знакомое лицо… Конечно, это же Игорь. Танин сосед и приятель.
— Я хотел бы поговорить с вами, — говорит он мне не здороваясь и продолжает без паузы, глядя в сторону: — Вы ей жизнь спасли, деда лечите… Но имейте в виду! Я за нее биться буду до последнего!.. — Он обращает на меня сверкающий взгляд. — Ни перед чем не остановлюсь!
— Так уж и ни перед чем? — усмехаюсь я. И вдруг чувствую себя большим и сильным рядом с этим терзающимся мальчиком. — У меня невеста в Ленинграде, — говорю я. — Так что успокойся.
— Правда?! — глухо и радостно говорит Игорь.
Правда? Я сам не знаю наверное. Но скоро узнаю. Остались считанные недели. И летят они, эти последние недели, как узоры в детском калейдоскопе…
И вот — последнее дежурство на станции скорой помощи. В кармане билет на самолет. До отпуска пятнадцать часов. И этот вызов на далекий полевой стан — один из последних до отпуска.
Рядом с облупившимся домиком нетерпеливо дрожит трактор. Тракторист с выпученными глазами выскакивает на меня из сеней и испуганно рявкает:
— Доктор?!
В низкой полупустой горнице бледная роженица и молодой фельдшер, в два раза бледнее ее. Фельдшер смотрит на меня красными, как у кролика, глазами и бездарно живописует картину родовой слабости. Рьяно принимаюсь за дело по всем правилам преподанного мне искусства. Через час мы, все трое рожающих, мокры и бледны от тщетных усилий. Положение становится катастрофическим. Необходимо принимать срочные меры. Мало того, что мои акушерские возможности невелики. Эта хата на краю света!..
Я отхожу на минуту к окну. Безоблачное голубое небо висит над черной землей, над дрожащим трактором, над непрерывно курящим трактористом и успокаивающим его шофером скорой Виктором. На секунду перед глазами появляется туман, сердце перепуганно замирает. Мне кажется в эту секунду, что я — человек без определенных занятий… и я должен спасти жизнь двух людей — матери и ребенка! От этого в следующую секунду хочется крикнуть на весь мир, что произошла ужасная ошибка, что меня принимают не за того человека! Но где-то в моем докторском нутре созревает решение. Оно не относится к категории классических. Это ясно. Я решаюсь предпринять манипуляцию, за которую наш ассистент прогнал бы меня сквозь строй глубоко аргументированного красноречия. Родовспоможение по Кристеллеру… Но, черт дери! Здесь не родильный дом Видемана, а железная койка в горах рядом с богом. Руки посинели от напряжения. Отпускаю подоконник — толчок к действию.