— Прошу, — так же официально сказал я, открывая дверь в ординаторскую и пропуская его вперед.
В последние годы встречались мы очень редко. В общественных местах иногда даже здоровались. «Любвеобильный Мурзабек» не мог простить мне непочтения к своему творчеству. А может быть, считал меня виновником своего поражения у Лоры.
— Состояние товарища Хруста очень тяжелое? — спросил Мурзабек, входя в ординаторскую.
— Сейчас уже не очень.
— Опасности для жизни нет?
— Нет.
— Вы не могли бы нам выдать справку?.. — напирал Мурзабек.
— Вы же знаете, что дежурный врач справок не выдает, — придерживаясь принятого официального тона, ответил я.
По поводу каждого несчастного случая в шахте они отчитываются перед министерством, а об особо тяжелых должны немедленно телеграфировать.
— Значит, опасности для жизни нет? — переспросил Мурзабек, поняв, что справки от меня не получить.
— Думаю, что нет.
— Значит, это не тяжелое телесное повреждение?
Наивный болван! Что он, запутать меня хочет?
— Нет, Мурзабек, тяжелое. Очень тяжелое. И представляло опасность для жизни. У тебя все?
— Да… Минутку. Будет операция?
— Да, будет.
— Неопасная?
— Об операции этого никогда не скажешь наверняка.
— Ага… Вы будете оперировать?
— Я. До свидания.
«Любвеобильный Мурзабек» ушел, а я сел на диван, чтобы докурить свою сигарету. И тут позвонила Лена. Знакомый, чуть хрипловатый голос, ровный и обыденный.
— Я тебе звонила дважды, но никто не отвечал. Кого-нибудь привезли?
— Да, тяжелого малого, из шахты, с переломом бедра.
— У тебя нет времени?
— Есть немного, — улыбаюсь я.
— Очень тяжелый? (Стоит, наверно, в коридоре, прислонившись к стене и заложив одну ногу за другую. Я знаю эту ее позу.)
— Сейчас уже ничего. Выведу его, как следует, и буду оперировать.
— Остеосинтез?
— Точно.
В ординаторскую заглядывает Ксюша.
— Владимир Михайлович, звонит Валерий Кемалович.
— А что, уже восемь? — Смотрю на часы: начало девятого.
— Что ты говоришь? — не понимает Лена.
— Извини, Леночка, зовут, я должен идти.
— Иди, иди… Ну, спокойной ночи!
— К черту! — отвечаю я, как перед экзаменом, и вешаю трубку. — Сейчас, Ксюша, я с ним переговорю…
Не нужно будет вызывать машину со станции скорой помощи. Я прошу Кемалыча прийти в больницу и захватить по дороге Антонину, на наркоз. Потом отправляюсь в операционную — проведать Хруста и подобрать гвоздь, который буду проводить через его бедренную кость. Это вторая такая операция после моего возвращения со специализации. Дело нехитрое, но требует тщательности. Полый металлический гвоздь, вбиваемый из места перелома, проводится по костномозговому каналу вверх, а потом из разреза кожи у тазобедренного сустава часть его вбивается назад, в нижний отломок бедра почти до самого колена. И бедренная кость, насаженная таким образом на металлический стержень, восстановлена на всем протяжении. Концы перелома совершенно точно совпадают друг с другом, тут уж невозможны разные «галифе» и укорочения ноги. А потом, примерно через год, гвоздь выдергивается за конец, торчащий под кожей у тазобедренного сустава. Через десять дней после операции такой крепкий парень, как Хруст, будет уже ходить вовсю с костыльком. А через пару месяцев — трудоспособен. Это не то что пролежать на вытяжении или в гипсе от пальцев до пупка полтора месяца! Но гвоздь должен быть подобран точно, и по длине, и по толщине. Тут уж семь раз отмерь.