— Герман Васильевич, почему вы избегаете меня? — неожиданно спросила Лида.
— Ну, зачем так?.. — Герман усмехнулся. — Или вам нужно, чтобы обязательно все ухаживали за вами?
Длинные гудки шли и шли без ответа.
— Почему же все? — Она спрятала зеркальце в карман халата, взяла осторожно пухлыми губами сигарету, затянулась.
Такие разговоры вызывали в Германе ощущение пустоты и вместе с тем тяжести и неловкости.
— Почему — все? — Лида повернула к нему лицо и посмотрела открыто, кажется, даже вполне серьезно. Или это ему показалось?..
— А? — послышалось вместо очередного сигнала — Кирш наконец снял трубку.
— Проснулся, Алексей Павлович? — радостно сказал Герман.
— А? — вновь сонно вздохнула трубка.
— Просыпайся, просыпайся!
— Герман Васильевич?.. Здравствуйте… — И после паузы: — Спасибо…
— Не заснешь опять?
— Нет, нет, — отозвался Кирш бодро.
— У тебя никаких новостей?
— Пока нет.
— Постарайся не опоздать. — Герман повесил трубку. — Ну что, Лидия Антоновна, идемте посмотрим послеоперационных больных?
Она плавным движением погасила сигарету в пепельнице и встала, одернув халат.
— Идемте, Герман Васильевич. За вами я — в огонь и в воду.
Герман рассмеялся. Накопившееся за ночь утомление сразу стало как будто не таким тяжелым.
Когда они закончили обход, было только восемь часов. Лида отправилась делать последние записи, а Герман спустился наконец в парк. Щурясь на солнце, он несколько раз глубоко вдохнул. Закружилась слегка голова, и стало легко и весело, как в давнишние годы, когда ему было не сорок пять, а лет на двадцать меньше, в тихом селе на Псковщине, среди цветущей пахучей жирной земли. Вот так же щурился он на утреннее солнце, глубоко вдыхал воздух — ночной настой земли, озер, зелени, свежескошенного сена… Рядом с деревянным больничным крыльцом рылись в пыли куры… И он вдруг пускался бегом к озеру, и исчезали все его заботы, неурядицы. Это теперь кажется, что тогда и забот не было — только сильный и чистый запах земли, голубое небо и прохладная озерная синь.
Герман глубоко вдыхал утреннюю прохладу, наслаждаясь осенним многоцветьем, этим пиром зелени в старом, искусно разбитом больничном парке. После трудного дежурства, утром, когда ему казалось возможным даже лечь в халате на скамью и бездумно уставиться в небо, разрисованное листьями, неизменно приходило это воспоминание — псковское село, начало врачебной деятельности, легкость молодости. Но сегодня, вдруг, не подчиняясь разуму, пришло еще и воспоминание о первой любви.
Так получилось (и виной тому, вероятно, была война, прихватившая юношеские годы Германа, а потом, в студенчестве, взвалившая на его плечи заботы о матери и младших сестрах), но первая любовь у него оказалась поздней. Молодой врач приехал в районную больницу и встретился с учительницей, женщиной нежной, трепетной. Женой местного агронома. Это и была его первая любовь. Неожиданная, ошеломившая их обоих. Они постоянно, с нетерпением ожидали отъезда агронома на дальний стан или на совещание в область, ждали и случайной минутной встречи, и страстной бессонной ночи… Мучились и были счастливы.