— Как получится.
Мы были с ним примерно одного возраста, только курчавая борода пшеничного цвета, прорезанное ранними морщинами лицо да усталый, но какой-то мягкий и теплый взгляд делали его старше. Я вспомнил, о чем мне говорила тетушка Краб: какую титаническую борьбу с сектой проповедника Монка вел здесь этот человек, сражаясь практически в одиночку за души прихожан. На стороне Монка были деньги Намцевича и отравленное годами безверия сознание людей, а на его — один лишь истинный свет. И я подумал о той схватке двух стихий, которые выковал по желанию своего друга кузнец Ермольник. Может быть, дед прав, сражение добра со злом продолжится и после твоей смерти. Возможно, что и мертвый ты принимаешь в нем участие. Своим именем, поступками, памятью… Дальше мы пошли все вместе. Я разговорился с отцом Владимиром. Меня конечно же интересовал дед.
— Часто ли он посещал церковь? — спросил я.
Священник смущенно кашлянул.
— Должен вас огорчить. Он был не слишком усердным прихожанином. Скажу больше: за те четыре года, что возглавляю приход, мне довелось видеть его в храме всего несколько раз. Но приватные беседы с ним мы вели. В его доме.
Меня почему-то поразило это откровение. Я не мог представить себе отца Владимира в таком месте, где и сам-то чувствовал себя неуютно, где таился страх и какая-то неведомая мне опасность.
— Да, да, — снова улыбнулся священник. — Вижу, что вы удивлены. Должно быть, и вам этот дом внушает некую неприязнь. Я предлагал Арсению Прохоровичу освятить его, и коли там поселилась нечистая сила, она бы покинула те стены. Но он всякий раз отказывался. Наверное, это моя беда, что я так и не смог его убедить, — грустно добавил он.
— О чем же вы беседовали, отец Владимир? — спросил я. — Простите, меня влечет не простое любопытство, а желание понять: что же за человек был мой дед, какая борьба шла в его душе и кто в ней в конце концов одержал верх?
— Его любили и уважали здесь, в поселке, — мягко отозвался священник, наблюдая, как Аленушка рвет полевые цветы. — А такие чувства плохой человек не вызовет… Его будут бояться, тайно презирать, но любить — никогда… Мы говорили о разном. О Боге и вере, о человеческих заблуждениях, о тех силах, что тянут человека вниз, к дьяволу, об исцелении души и тела и возможно ли одно без другого. Мне искренне жаль, что он умер, так и не приняв последнего причастия. Внезапно. Жалко. — Это слово в его устах прозвучало почти так же, как сказала мне Аленушка при нашей первой встрече. И он словно бы повторил вслед за ней: — Жалко.