В конце концов судьи разняли дерущихся и принялись раздавать наказания. Больше всего штрафных минут выпало на долю канадского защитника, первым отбросившего клюшку и напавшего на рейнджеровского форварда, того самого форварда, который, собственно, и начал драку. Малым штрафом был наказан напавший на него форвард. Нападающему же «Рейнджера», сломавшему клюшку о плечо защитника, главному заводиле и виновнику драки, вообще удалось выйти сухим из воды. С беспечным и повинным видом он не спеша разъезжал по площадке.
— А что же этому? — спросил священник, обращаясь к Кэтрин и указывая на рейнджеровского форварда.
— Правда, вы только посмотрите, каким паинькой прикинулся, — закричала Кэтрин, негодующим жестом указывая на забияку из «Рейнджера».
Остальные десять тысяч зрителей вскочили с мест и, точно так же указывая на форварда, возмущенно орали:
— Эй, а этого почему не удалили? Выгнать его с поля!
Тем временем виновник скандала преспокойно подъехал к скамье запасных за новой клюшкой. Его невинный вид мог довести до бешенства, но судья, слепой дурак, попался на эту удочку. Все игроки на канадской скамье вскочили и, колотя клюшками по бортику, указывали судье на форварда. Но судья, подбоченившись, не желал замечать всеобщего возмущения и предложил провести вбрасывание.
— Долой его! Долой, долой! — вопила Кэтрин. Ее красивое лицо исказилось от гнева, глаза возмущенно сверкали. — Спустить главному зачинщику! Он ведь заварил всю эту кашу!
Толстяк француз, который, вскочив на ноги, извергал: ошеломляюще стремительный поток французских проклятий, вдруг перешел на английскую речь. Одновременно с ним вопили еще десять тысяч глоток, но ему казалось, что английские слова должны достичь слуха судьи.
У него дрожала челюсть, глаза закатились, он готов был разрыдаться, однако в следующую минуту лицо его побагровело, щеки надулись и он яростно выкрикнул:
— Слепошарый! Идиот! Весь вечер ни черта не видел! Вор! Мошенник! Ничтожество! Убирайся с поля! Пошел вон! Подохни ты! Плюю на тебя!
Он приложил ко рту рупором ладони и издал душераздирающий стон.
Теперь поле казалось белевшей на дне черной пропасти крохотной площадкой, где корчились жертвы, а на исполинских склонах пропасти пронзительно вопила обезумевшая белолицая толпа, обвиняя двух — того, кто, нарушив правила, с независимым видом разъезжал по ледяному полю, и того, кто ему потворствовал. Толпа ревела и улюлюкала, как безумная. Свист, звонки, гудки сирены. Разбушевавшийся толстячок француз, будто вынырнувший из моря звуков, дубасил Макэлпина по плечу. Потом он вдруг вспрыгнул на сиденье, стащил с обеих ног калоши и швырнул их на площадку. Целый град галош посыпался со всех трибун на игроков, еле успевавших увертываться. Описывая в воздухе широкие дуги, на поле плавно приземлялись шляпы.