Итак, вся ее жизнь будет полна воспоминаний и пустоты.
Она лежала в постели, но глаза ее не смыкались. Тысячи мелких воспоминаний наполняли комнату. Дядя Чарльз много лет назад, на коленях у постели ее отца, блеск его волос, звук его голоса. Дядя Чарльз со словами «не пугайся», когда тронулся автомобиль. Дядя Чарльз в монастыре, улыбающийся ей. Дядя Чарльз в куртке, которую она заставляла его надеть. Самая незначительность этих воспоминаний делала их непереносимыми – в такой степени были они частью повседневной, действительной жизни. Дядя Чарльз был всегда с ней, ее друг, ее самый любимый. Она была одинока, но одно сознание, что он существует на свете, и ее мысли наполнялись счастьем.
Его больше нет, и уходящая во тьму стена стала между ним и нею. Ей казалось, что она бьется об эту стену и что не руки, а сама душа ее истекает кровью.
Медленно наступал рассвет – слабая золотая полоска на сером фоне.
Вчера в это время дядя Чарльз был жив, а сегодня, пусть наступят все рассветы мира, он не увидит их уже более.
Тони в бессилии и скорби закрыла лицо руками. Кусочек земли под дождливым небом – о дядя Чарльз, дядя Чарльз!
Слезы, которые болезненно терзали ее глаза, пролились наконец.
Невозможно, немыслимо, чтобы он никогда не заговорил с ней, никогда не посмотрел на нее и не сказал с улыбающимися глазами: «Ладно, моя старушка».
Это возможно, это действительно так.
Мягкие поучения «матери», как слабая тень, пронеслись в ее мозгу. Тони повернула свое измученное лицо навстречу наступающему дню. Религия была всегда для нее чем-то туманным.
– Если бы Бог хотел, он мог бы сохранить его, – произнесла она вслух. Горькая несправедливость этого на минуту привлекла ее внимание, затем ее мозг вернулся на скорбный путь воспоминаний.
Не было никого, кто помог бы ей, кто утешил бы ее. Она боролась одна и страдала с той отчаянной силой сопротивления, которая доступна лишь ранней молодости.
Позднее, по мере того как мы живем, мы также страдаем, но мы уже умеем понимать.
Король умер – да здравствует король!
Традиционная французская фраза
На следующий день леди Сомарец послала за Тони. Среди своего искреннего хотя и не подавившего ее горя она испытывала чувство досады от того, что Тони находится дома. Она предполагала не вызывать ее в течение нескольких месяцев. Тони медленно вошла в комнату, и даже леди Сомарец почувствовала минутное сострадание к ней. Лицо Тони посерело от усталости и горя, а вокруг глаз легли темные круги.
– Тетя Гетти, – сказала она безжизненным голосом, – как только я вернулась домой, я хотела спросить у вас, неужели дядя Чарльз не спрашивал обо мне?