Я говорю здесь об этом потому, что хочу обратиться к одному из самых тяжких из этих преступлений. Англия принимала уже участие в торговле невольниками при Елизавете, когда Хокинз прославился как первый англичанин, запятнавший себе руки ее ужасами. У Гаклюйта вы найдете его собственный рассказ о том, как он в 1567 году напал на африканский город, хижины которого были покрыты сухими пальмовыми листьями, как он поджег его и из «8000 обитателей он успел схватить 250 человек мужчин, женщин и детей». Но мы не должны полагать, что начиная с того времени и до уничтожения торговли невольниками Англия принимала в ней деятельное или выдающееся участие. У Англии тогда и еще пятьдесят лет спустя не было колоний, где был бы спрос на невольников, а когда она приобрела такие колонии, то в них не было рудников, как в первых колониях Испании, где так нуждались в невольничьем труде. Участие Англии в торге невольниками вырастало постепенно в семнадцатом веке, параллельно с ростом ее колониальной империи. Утрехтским договором участие это как бы установлено и сделалось «центральной целью английской политики».[83] И с ужасом я должен сознаться, что с этой поры англичане стали принимать едва ли не самое деятельное участие в работорговле и запятнали себя более других народов ее чудовищными ужасами.
Это значит только, что англичане в этом отношении не были лучше других народов и, заняв, наконец, высшее место среди торговых наций мира, вырвали благодаря военным успехам ассиенто у Испании и тем самым получили наибольшую долю в этой жестокой торговле. Это необходимо иметь в виду, когда читаешь ужасные повествования, которые были впоследствии изданы партией аболиционистов. Соучастниками англичан в этом преступлении были все нации, обладавшие колониями; зачинщиками были не англичане, и если в течение некоторого времени они являлись более тяжкими преступниками, чем другие нации, то вина их смягчается тем, что они сами обнародовали свои преступления, раскаялись в них и наконец бросили гнусный торг. Однако надо помнить, что успешное развитие Англии, достигшее своего апогея в Утрехтском мире (1713), секуляризовало и материализовало английский народ сильнее, чем вся предыдущая его история. Никогда прежде не было такого торжества корыстолюбивых мотивов, никогда религия и нравственное начало не были так дискредитированы, как в продолжение следующих тридцати лет. Начало этого растления относят обычно к более раннему времени и приписывают неверной причине. Цинизм и безнравственность наступили, собственно, не после Реставрации, а после революции 1688 года, и особенно после царствования королевы Анны. Маколей в своем известном опыте «Комические драматурги Реставрации» цинизм четырех писателей – Уишерли (Wisherley), Конгрива (Congreve), Ванбрега (Vanbrugh) и Фаркуара (Farquhar) – приписывает Реставрации, но трое из них начали писать только несколько лет спустя после революции.