Три повести (Лидин) - страница 10

Детство проходило в забайкальских просторах. С детских лет привыкали к ружью и к охоте.

Весна начиналась с прилета дроф — степных, похожих на индеек, птиц. Дрофы сидели на промерзлых чернеющих пашнях и поджимали голые сильные ноги. Озера надувались и пучились льдом. Из нор вылезали сурки — тарбаганы, вялые после зимней спячки, садились на задние лапы и пересвистывались. Над степями двигались перелетные полчища, птиц. Гуси и утки опускались на озера. Земля потела и оттаивала. Первые острые травинки выпирали из нее. Зимой ставили охотники ловушки на кабаргу. У самцов в задней части живота был мешочек с драгоценным мускусом. Весной начиналась охота с ружьем на диких коз, на кабанов. Шли по следу прожорливых стад, выбивали секачей — больших клыкастых свиней, опасных в ярости. Иногда набредали на след изюбря, с молодости учились добывать дорогие панты. Подростки становились охотниками, приучались к зоркости, к звериному следу. Меткость глаза, умение находить дорогу в тайге пригодились, когда по селам и сопкам разгорелось партизанское движение. Белогвардейские эшелоны шли по путям, по которым в детстве проносились поезда с карательными отрядами. Поднимались целыми селами и уходили партизанить в тайгу. Задавленный край дышал как бы подземной силой. Врага теснили к океану, чтобы сбросить его навсегда в море. Так вместе с другими добрался и егерь до этих мест, познав законы новой правды.

Сетка вольера шла вдоль подножия сопки. Кверху уходил парк. Деревья были лишены нижних веток, объеденных оленями. Дорожка блестела непросыхающими колеями. Отростки дикого винограда, деревья, кусты натуго сплелись над ней цветущей аркадой. Сырость и тишину любили змеи. Егерь шел неторопливо, оглядывая приметы осени: красноватые листья, воздушную тронутость крон, готовящихся облететь через месяц.

Полчаса спустя, миновав заросли, он спустился вниз, к промыслу. Земля в рыбьей чешуе была как кольчуга. Егерь приоткрыл дверь конторы и вошел к управляющему.

Три года назад, в счет двадцати пяти тысяч рабочих, брошенных на боевые участки страны, пришел в Приморье слесарь Степан Микешин. Было ему тридцать пять лет. Позади, в сложной юности, лежали фронты гражданской войны; партийная работа на автомобильном заводе в Москве; работа профсоюзная; десятки партийных и общественных нагрузок; три года производственной работы — токарем по металлу; затем мобилизация на новый хозяйственный фронт и десять тысяч километров пути к Тихому океану. Во Владивостоке, как и многих других, его направили на самое неналаженное дело: на путину. Богатый огромный край был диким, отсталым краем. В крае были богатства и не хватало людей. В крае было изобилие рыбы и не было умения добывать ее в нужном количестве, не было моторных судов, не было навыков. Но не только отсталость являлась причиной сложных препятствий. Действовали и другие силы. Пять лет разоряли край и истребляли его население иностранные интервенты. Пять лет здесь было смешение племен и народов. Остатки разгромленных белых армий; дельцы, зачинатели войн; экспедиционные корпуса и эскадры, привыкшие к колониальным порядкам; земские деятели, лишившиеся цензовых привилегий, неудавшиеся политики, однодневные диктаторы, советники и министры неправдоподобных министерств, директорий, комитетов спасения и безопасности, — все это теснилось, шумело, торговало, играло в политику… А снизу, подтачивая это глинобитное зданье, буравило свои ходы подполье. Через заставы и сторожевые посты, через линию фронта соединялось оно с другой силой, все ближе и ближе теснившейся к океану: этой силой было партизанское движение. Оно перекидывалось с сопки на сопку, опрокидывало проверенную военную тактику и завоевательные мечты полководцев. С запада на освобождение края шла Красная Армия. Суда на рейде разводили пары. Многотысячная и многоязыкая армия интервентов сваливалась в море. В Корею, в Китай и Японию, в обход вокруг света ушли вместе с ней все те, кто мог оплатить свой уход. Но многим приверженцам белогвардейщины нечем было оплачивать. Они остались на берегу, расползлись, ушли в небытие, изменили цвет. Их сопротивление стало изощренным и скрытным. Они прикидывались ревнителями старых навыков, старых приемов работы, пользуясь каждым удобным случаем оказать противодействие. В невиданном разбеге двигался край вперед. Годовые планы требовали зачастую удвоения и утроения добычи рыбы. Но на цифры, обозначавшие рост добычи, восставали прогулы, неумение перестроить работу, недохватка в людях, глухое сопротивление. Хозяйственные планы иногда расплывались, как на промокательной бумаге. Особенно остро ощущалась нехватка в людях. Ежегодно в далеких прикаспийских степях, на Дону, на Азове вербовались тысячи ловцов на путину. Сотни семейств прибывали каждую весну со своим переселенческим скарбом на новые земли. Люди должны были обжиться, начать строить жизнь. Но осенью такая же волна отходила назад, обнажая край, лишая его самого необходимого — человеческой силы. Запаздывала постройка жилищ. Люди оставались без крова. Ремонт рыболовецких судов затягивался, срывая планы и выходы. Тара для рыбы доставлялась не вовремя.