— Ну, как ты здесь? — спросил Рябов.
— Да работаю. — Макеев усмехнулся. — Вроде диспетчера. Поезда отправляю.
— Ну и как — доходят?
— Стараюсь, чтобы не все.
— Немцы сейчас пути берегут… севернее-то Киева у них дорога отрезана. — Рябов был тот же — неторопливый, спокойный, густо заросший курчавой бородой. Он передал Макееву приказ Суровцева. — Только по железной дороге — не думай: немцы сейчас даже тендера проверяют. Я тебя научу, как идти…
— Подожди, достану карту.
— Не надо. По карте меня только запутаешь. — Рябов начал диктовать ему названия сел. Потом, проверив дверь: заперта ли она, он стал стягивать с себя сапог. — На, возьми на разживу, — сказал он, подавая Макееву пакет.
— Это что?
— Марки. Немецкие деньги.
— А чего они сто́ят? — усомнился Макеев.
— Для дураков сто́ят. Может, смазать кое-кого или еще для чего.
Макеев все же, не доверяя своей памяти, записал условными буквами путь следования.
— Да, вот еще что… чуть было не забыл, — сказал Рябов, оживившись. — Брат у тебя есть?
— Был, а что… или что-нибудь слыхал о нем? — спросил Макеев, бледнея: а вдруг Степан — жив?
— Жинку его видел… просила тебе сказать.
— Варю? — Макеев схватил Рябова за руку.
— Вот имени-то не спросил. Кажется, что Варя. Пойдешь на Елисаветовку — она там у старушки… хорошая бабка одна. Мария Стодоля — запомни.
— Ну, спасибо, Рябов… порадовал, — сказал Макеев не сразу. — Камень с моей души отвалил… Я уж и не надеялся, что жива она — Варя.
Он задумался, и Рябов не стал его расспрашивать.
Несколько дней спустя Чуйко проводил Макеева в путь. Перед уходом он сунул ему в вещевой мешок две бутылочки.
— Пригодятся… и подвезут за них в случае чего, а может, и с братом моим разопьешь.
На всякий случай он дал ему адрес брата — Григория. Была поздняя осень, и по ночам затягивало лужи на дорогах ледком.
Давно уже схоронила Варя где-то в степи своего первенца. Давно уже выплаканы были все слезы, и теперь не узнал бы Макеев жены брата, походившей в пору, когда он впервые увидел ее, на тонкую яблоньку. Жесткие складки горя лежали на ее почерневшем лице и на обтянутом коричневой кожей высоком лбу. Дважды угоняли немцы и ее, и дважды убегала она из эшелонов, двигавшихся в ненавистную неметчину. Ей некого было больше терять, — мужа и первенца она утратила. Она шла от села к селу, находя то там, то тут временное пристанище, помогая хозяйке обложить на зиму хату сухим очеретом или наломать в поле на топливо стебли подсолнухов. В холодной воде прудов, посиневших под северным ветром, плавали уцелевшие утки. Звенели залубеневшие стебли кукурузы. Но уже прошла весть, что переправилась Красная Армия на правый берег Днепра и идет сейчас большое сражение…