Кони трясли головами и отфыркивались от пыли, хрустевшей на зубах, щекотавшей горло, до боли заполнившей воспаленные глаза. Под вечер полк свернул в долину для отдыха. Беловатая речка, свергавшаяся откуда-то с гор, быстро неслась меж холмов, на которых до самых вершин паслись овцы. Сотни отдельных неподвижных черных и белых точек между двигавшихся отар означали новорожденных ягнят.
Разнуздав коня, Икряников повел его к речке. Конь осторожно ступил на острые прибрежные камни и, вытянув шею, стал пить. Напившись, он долго еще поднимал морду в стекающих каплях и снова мочил ее, не в силах оторваться. Спутав коней для недолгого отдыха, казаки вытянули натруженные длинным переходом тела на поросшей густой и пахучей травой лужайке. Вечер ложился на холмы и долины. Всюду, на всех склонах, во всех неглубоких ущельях дымились розово-лиловатым цветом деревья. Пахло нежной прохладой горной весны. Да в тишине вечера позвякивал в отаре колокольчик вожатого, напоминая вечернее возвращение стада в родную станицу.
— Миндаль, должно быть, цветет, — сказал Икряникову Ячеистое.
— Абрикосы цветут, — поправил другой казак.
— Может, и абрикосы, — согласился Ячеистов. Он долго раскуривал трубочку и дал прикурить Икряникову. — А далеко нас, казак, занесло, — сказал он с несвойственной ему задумчивостью. — Теперь и Румыния — вот она за горой… сколько же еще нам бить немцев осталось?
— А пока не разобьем — столько и осталось, — ответил Икряников хмуро. — Маленько под Корсунем посчитались… а счет мой — по нему им еще платить и платить.
— Да и мой не короче, — сказал Ячеистов.
Только теперь, смыв густую белую пыль с лица, они как бы впервые разглядели друг друга. Почернели и обуглились до красноты казачьи посуровевшие за войну лица. И седина была в усах, а если отпустить теперь бороду, то по сверкающей жемчужной щетине у многих можно увидеть, что была бы и борода наполовину седой.
— Дойти до конца хочется, — сказал еще Ячеистов Икряникову. — Теперь обидно будет не дойти.
— А дойдем. Видишь, какую дорогу прошли… теперь уже недалеко.
Они замолчали оба, отдавшись воспоминаниям. Было в этой свежести апреля, в горном воздухе, в розоватых абрикосовых деревьях нечто от донской родной степи… и так же звякал колокольчик вожака, и дымок тянуло низом, и хотело сердце верить в лучшее.
— Семейства наши — как думаешь… может, целы? — спросил Ячеистов со вздохом.
Но Икряников не ответил ему. Только тоска, стиснувшая сердце, заставила привычным движением ощупать шашку на себе. Тысячи дорог были уже пройдены, но не через один холм и горный перевал нужно было еще пройти к главной цели, и тишина весеннего вечера в горах не могла обмануть минутным своим очарованием.