— Да я… чтобы я… — даже съехала на затылок от возбуждения, от волнения панама, — никогда в жизни. Гроб. Ни единым словом, поверьте. Но только сейчас… сейчас увольте. Не могу. Бесполезен.
Ах, стоило только зацепиться ноготком, и уже увязили его, потянули, затормошили, поставили перед фактом, что кое-что было… кое-что уже где-то записано. Голубая бухта, бережок, припасенные пирожки — все померкло. Он тоскливо глядел на этот мир, который не мог стать сызнова радостным. Какая-то кислота проела его. Алибаев молчал. Лучше бы говорил, негодовал, убеждал этот человек. Но он молчал. Скулы его остро торчали. Срезанные монгольские глазки узились, видели какие-то свои перспективы.
— Денек-то, — сказал наконец Иевлев неверным одеревеневшим голосом. — Побаловала нас все-таки осень.
— Денек хороший, — ответил коротко Алибаев.
Скорее бы возвратились жены с детьми. Рвут какой-то кислый дикий виноград, от которого сводит скулы. А что, если и на самом деле прав этот странный упрямый человек? Японцам, чтобы появиться во Владивостоке, семь часов ходу. Создадут базу для наступления по материку, отрежут Уссурийский край, подчинят своему влиянию, допустят городские самоуправления… достаточно все-таки для этого умны… как поступили с Кореей, с Формозой, как поступят с Маньчжурией. Какими тогда страхами, опасностями, мнительностью отпишется он… для тех, кого имеет в виду Алибаев, безразлична его мнительность. Им нужно обеспечение, знание фондов, длительное подготовительное знакомство с характером кредитных операций, вложений, переселенческих дел. Даже опадали, теряли свою упругую округлость гладко выбритые щеки. Испорченный день. И потом надолго протянуто это чувство какой-то всепроникающей кислоты, проевшей и его жизнь.
— А если бы я согласился вернуть то, что получил? — сказал он вдруг. — Знаете ли, и не получал, и не участвовал.
Ему так и захотелось, страстно, взволнованно захотелось вернуть эту тысячу иен, которую получил он от Алибаева.
— Вы получали за работу, — ответил Алибаев жестко. — Следовательно, они принадлежат вам, и никто их у вас не возьмет.
— Знаете ли, очень прямолинейно… очень прямолинейно все это.
— Как на войне, — так же жестко и коротко сказал Алибаев. — Ведь не в бирюльки же мы с вами играли… знаете, как это называется на языке закона? Экономическая контрреволюция. Статья пятьдесят восемь.
Или он запугивал, или действительно был немилосерден, жесток — этот полувоенный монгольского облика человек. Нет, не было уже и не могло быть прежнего спокойствия. Море бестолково плескалось, и только белохвостый орлан безмятежно парил над ними в высоте. Вероятно, принимал он их, лежащих на бережку, за каких-то двух черепах или полозов.