— Анна с тобой хочет поговорить... насчет замужества...
Чему, конечно, я не поверил. И оказался прав. Она вторглась в квартиру мою, взяв ключи у Петра Ильича. Ждала меня в темноте, обозначая себя желтым кончиком зажженной сигареты. Голос был глухим, тихим, говорила она медленно, давая возможность обдумывать каждую фразу, и речь ее сводилась к тому, что Петра Ильича надо беречь. Он не топор, не отмычка, не фомка, он — тончайший инструмент, микроскоп, спаренный с телескопом. Он не просто добытчик сведений, представляющих громадный интерес. Он — ученый, и место его — в Москве, на оценке и обработке тех данных, что поступают от сотен рассеянных по Европе информаторов. Стрелять из-за угла — не его удел. И наилучшим выходом будет: набраться мужества и честно рассказать Москве, чьими руками загребается жар здесь. Сообщить о Петре Ильиче правду. Ему незачем скрывать ее, он чист перед присягой. Он — там, в баварском городишке, — выполнил боевой приказ, и выполнил безукоризненно, и подозревать его в чем-то преступно. В конце концов, недоверие к Петру Ильичу — это ведь ошибка, произошло легкое недоразумение...
Зажигалка теплилась в ладони, очень хотелось курить, но огонек мог придать вопросу какое-то особенное значение, и я поэтому сдержался, не закурил, спросил безразлично:
— А что за недоразумение?..
И услышал то, что знал, но вообще знал, а не в тонкостях, без подробностей. Злость поднималась во мне, и обидно было, так обидно!
По краю пропасти шли мы с Петром Ильичом, друг за друга цепляясь, — а эта, с темным прошлым бабенка, повиснуть на нас хочет! Слова лишнего не говорим, сугубо по делу только, а стоило Петру Ильичу полежать под одеялом с нею — и выдана тайна, адреса, пароли, явки, сигналы. Всё рассказал ей, возвысив ее, поставив ее надо мною!
Злость кипела, гнев бурлил — и на смену им подступало горькое сожаление. В меня вошла трагедия того июньского дня, когда Петр Ильич прощался с жизнью.
Что такой день наступит и для меня — в этом я уже не сомневался и с состраданием понял, что сейчас Петр Ильич живет просто по недоразумению, вот в чем беда его. Никому он не нужен, разве что мне, Игнату и этой Анне. «Я должен!.. Я обязан!» — не раз восклицал Петр Ильич. А что, спрашивается, доказывал он? Перед кем или чем оправдывался? Винил себя — уж не в том ли, что живым остался?.. Господи, до чего же все мы нелепы и лживы! Мало того, что за чужие грехи страдаем. Мы еще в ножки кланяемся тем, кто гирями на нас навесил грехи свои!
— До Москвы далеко, — такой ответ был дан заступнице Петра Ильича. (А сам подумал: доберись Петр Ильич до Москвы — как доказывать ему невиновность свою, раз живым и невредимым прибыл? Был в гестапо или не был? Ходил на явку или не ходил? Да тут следователям работы на год!)