— Я знаю. Просто иногда, когда ты уезжаешь, мне делается одиноко… Дорога неблизкая, да еще по такому морозу. Я тебе повяжу на голову шарф, хорошо?
Он кивнул.
— А по пути я зайду к Стивену. Может, он придет вечером поиграть в карты. У нас уже две недели никого не было.
Она метнула на него быстрый взгляд, потом стала убирать со стола.
— Это лишние две мили, а ты и без того устанешь и замерзнешь. Я, пожалуй, без тебя покрашу двери и окна в кухне. В белый цвет — помнишь, мы осенью купили краску? Так будет гораздо светлее. За делом и не замечу, как день пройдет.
— А я все-таки зайду, — настаивал он. — Если и впрямь разыграется буран, ты будешь знать, что он придет, и тебе будет спокойнее. А потом надо же тебе иногда с кем-нибудь словом перемолвиться, кроме меня.
С секунду она неподвижно стояла возле печи, затем повернулась к нему и неуверенно сказала:
— Может, ты тогда побреешься перед уходом?
Он вопросительно посмотрел на нее, и она пояснила, не глядя ему в глаза:
— Вдруг он придет раньше тебя — тогда ты не успеешь.
— Подумаешь, какое дело — Стивен меня тысячу раз видел небритым…
— Да, но он-то будет побрит — и мне хочется, чтобы ты был не хуже других.
Он стоял в нерешительности, поглаживая обросший щетиной подбородок.
— Может, оно и следовало бы побриться, да после этого кожа делается чересчур нежной. А мне надо идти на ветер.
Она больше не настаивала и помогла ему собраться. Принесла из спальни толстые носки и шерстяной свитер, замотала ему лицо и лоб шарфом.
— Я скажу Стивену, чтобы он пришел пораньше, — сказал он, остановившись в дверях. — К ужину. У отца небось набралось для меня порядком дел, так что если я к шести не вернусь, ужинайте без меня.
Энн долго смотрела ему вслед из окна спальни. Когда она наконец встряхнулась, дрова в печке едва тлели и по дому уже расползался холод. Она открыла поддувало. Пламя опять заплясало, но, прибирая со стола, она чувствовала, что ее что-то давит, связывает все ее движения. Это была тишина — морозное безмолвие унылых полей и застывшего неба. Энн казалось, что оно притаилось за дверью и неумолимо ее подстерегает, зная, что Джон далеко и не может прийти к ней на помощь. Энн прислушивалась к тишине, замирая от страха. Тикали часы, в печке потрескивали поленья. А за этими звуками кралась тишина.
— Я просто дура, — прошептала Энн и с вызовом загремела посудой, а затем принялась подкладывать в печь дрова. — Сижу в тепле и безопасности и что-то воображаю. Я просто дура. Хорошо, что он ушел, — можно будет спокойно помалярничать. День пройдет незаметно, и киснуть будет некогда.