Зимой они могли отдохнуть. Она иногда спала до восьми часов, а Джон до семи. Они имели возможность поесть не торопясь, почитать, сыграть в карты, съездить в гости. Тут-то бы и повеселиться, побаловать себя — но вместо всего этого они с каким-то болезненным нетерпением ждали весны. Над ними как будто все время что-то тяготело — если не работа, то дух работы. Дух, который пронизывал всю их жизнь и омрачал праздность сознанием вины. Иногда они поздно вставали, иногда они играли в карты, но при этом им всегда было не по себе, их всегда преследовала мысль, что надо бы заняться чем-нибудь более полезным. Когда Джон вставал в пять часов утра, чтобы подбросить дров в печь, ему уже не хотелось больше ложиться и он раньше времени шел в конюшню. За обедом он поспешно глотал пищу и отодвигал стул — в силу привычки, движимый одним лишь инстинктом, хотя сплошь и рядом ему лишь нужно было подложить дров в печь или пойти в погреб нарезать для коров свеклы и турнепса.
Да и вообще, какой смысл пытаться разговаривать с человеком, который не умеет разговаривать? — спрашивала себя Энн. Зачем разговаривать, когда, кроме видов на урожай, скотины, погоды и соседей, говорить не о чем? И зачем ездить в гости к соседям, если там повторяется то же самое — виды на урожай, скотина, погода и другие соседи? Стоит ли ходить на танцы в школу для того, чтобы сидеть там вместе с пожилыми женщинами, среди которых после семи лет брака было ее место, или кружиться в вальсе с согбенными работой, усталыми фермерами под звуки писклявой скрипки? Однажды она протанцевала семь или восемь раз со Стивеном, и разговоры об этом шли по округе столько же месяцев. Проще сидеть дома. Джон не умеет танцевать и вообще веселиться. Ему всегда неудобно в выходном костюме и ботинках. Он не любит бриться в холодную погоду чаще раза-двух в неделю. Проще сидеть дома, стоять у окна, глядя на стылые поля, считать дни и ждать прихода весны.
Но сейчас, наедине с собой, в зимней тишине, Энн думала о весне без всяких иллюзий. О следующей весне — и следующей — и о всех веснах и летах, которые ее ждут. И с каждой весной они с Джоном будут становиться все старее, их кровь — все холодней, а ум — все суше, все бесплоднее, подобно самой их жизни.
— Перестань, — сказала она вслух. — Ты вышла за него замуж, он хороший человек. Нельзя распускаться. Скоро полдень, а там пора будет думать об ужине… Может быть, он придет пораньше и, как только покормит лошадей и коров, сядем играть в карты.
В доме опять повеяло холодом, и она положила кисть и пошла подложить в печь дров. Но на этот раз дом нагревался медленно. Она закрыла половиком щель под входной дверью и поправила на подоконнике шерстяную рубаху, скатанную валиком. Затем она несколько раз прошлась по комнате, поворочала кочергой дрова, погремела конфорками на плите, еще прошлась по комнате. Дрова потрескивали в печи, тикали часы. Тишина, казалось, стала еще плотнее, она как будто даже издавала тихие стоны. Энн поднялась на цыпочки и, втянув голову в плечи, прислушалась, не сразу сообразив, что это ветер тихонько подвывает и всхлипывает под стрехой.