— Я тоже.
— Так, значит, этот доктор — ее брат. Ну и ну.
— Он не доктор.
— То есть как это? Вы же сами сказали.
— Его лишили диплома.
— Бывшая жена. Бывший врач. Как интересно. За что же?
— Не знаю. Что-то там в связи с наркотиками.
— Что именно в связи с наркотиками? Что он сделал?
— Не знаю! — ответил я, чувствуя, как во мне поднимается раздражение. — И не интересуюсь. Он мне всегда был неприятен. Какая-то темная личность. Кстати, вы, я надеюсь, не говорили ему, что у вас на самом деле произошло? Я ему сказал, что это несчастный случай.
— Ну, что у нас на самом деле произошло, не так-то трудно… Мог, наверно, догадаться.
— Упаси бог. Он способен шантажировать вас.
— Этот человек? Ну что вы!
— Во всяком случае, из моей жизни он, слава богу, давным-давно исчез.
— Но теперь вернулся. Ну и строгий же вы, Брэдли. — Есть вещи, которых я, как это ни странно, не одобряю.
— Не одобрять вещи — это куда ни шло. Плохо не одобрять людей. Можешь оказаться в изоляции.
— Я и хочу быть в изоляции от таких людей, как Марло. Чтобы существовать как личность, надо уметь провести границы и сказать чему-то «нет». Я не желаю туманным комком протоплазмы блуждать по чужим жизням. Такое зыбкое сочувствие ко всем исключает действительное понимание кого бы то ни было…
— Сочувствие вовсе не обязательно должно быть зыбким.
— …исключает и действительную преданность кому бы то ни было.
— Но надо знать подробности. В конце концов, справедливый суд…
— Я не выношу сплетен и пересудов. Надо уметь держать язык за зубами. Не только не судачить, но иногда даже не думать о других людях. Настоящие мысли рождаются из молчания.
— Брэдли, прошу вас, не надо так. Вы же не дослушали. Я говорил, что для справедливого суда нужно знать подробности. А вас, видите ли, не интересует, за что его лишили диплома. И напрасно! Вы называете его довольно темной личностью. А мне бы хотелось знать, в чем это сказывается. Но этого вы, видно, мне объяснить не можете.
С трудом сдерживая раздражение, я сказал:
— Я был рад избавиться от жены, и при этом он тоже ушел из моей жизни. Разве не понятно? По-моему, понятнее некуда.
— А мне он понравился. Я пригласил его бывать у нас.
— Господи!
— Но, Брэдли, нельзя так отвергать людей, нельзя их вычеркивать. Надо относиться к ним с любопытством. Любопытство — это своего рода милосердие.
— Я не считаю любопытство милосердием. По-моему, это скорее своего рода недоброжелательство.
— Знание подробностей — вот что делает писателя…
— Такого писателя, как вы, но не такого, как я.
— Ну, вот опять, — сказал Арнольд.