Иван Демьяныч рубку глазами обвел, проверил каждого человека. Пальцем почесал подбородок. Спрашивает:
— Стало быть, очень смешно?
— Очень смешно, — говорю.
— Чего же тебе смешно?
— Не знаю, Иван Демьяныч.
— Н-да…
И замолчал. Тишина. Только слышно, По обеим сторонам теплохода рушатся волны. Самое горло порога проходим. У берега туер «Ангара» стоит, дымок над трубой у него курится, люди чего-то кричат, повариха из кухни высунулась вся в муке. Лицо у нашего рулевого точно окаменело, на руках жилы вздулись. Не оттого, что тяжело ему штурвал поворачивать, а просто крепко стиснул он пальцы свои. Да и все остальные тоже будто не дышат, как охотники, когда крупную дичь на мушку ловят.
Потом «Родина» сразу словно бы в масло вошла. Ни дрожи корпуса, ни шума волн, и даже в рубке вроде светлее стало. Все! Опасному месту конец.
Иван Демьяныч ко мне повернулся. Глядел, глядел, наконец спрашивает:
— Барбин, ты на вахте был пьяный?
Вот когда началось настоящее.
— Нет, — говорю. — То есть да, но не очень. Все обязанности свои я исполнял как следует.
— А обливать пассажиров водой — тоже входит в обязанности вахтенного матроса?
Оказывается, ему уже известно и это.
— Рука сорвалась…
— Почему же тогда ты хохотал над ними? Это ведь оскорбительно для людей.
— Да тогда… Да это… Ну вот, как сейчас вырвалось… Это я над собой смеялся, Иван Демьяныч.
— Смеешься над собой, а водой из шланга поливаешь людей. Интересно, Барбин, получается.
Вздох какой-то у меня ни с того ни с сего вылетел.
— Вообще-то, конечно, интересно.
Имел я тут в виду вовсе другое: интересно, дескать, как оно по-глупому, хотя и не нарочно, все сложилось тогда. А вышло так: было интересно, вроде кинокомедии. Но сам я в тот момент не уловил такого значения слов своих, а только увидал, как сразу похолодели глаза у Ивана Демьяныча. И еще — как блеснул на солнце золотой зуб Леонида.
А капитан опять помолчал, опять о чем-то подумал.
— Та-ак, Барбин, а с какой стати у тебя сейчас был ворот расстегнут?
— Забыл с утра застегнуть. Или, наоборот, — от жары распахнулся. Какую причину ни назови, беды нет — это не злое нарушение устава, расстегнутый ворот. В крайнем случае — только неряшество. Васе Тетереву я так и отрезал бы. Пожалуй, даже и любому штурману. Но Ивану Демьянычу это не скажешь. Он сам все знает. Надо начистоту.
— Прыгать в порог хотел, — говорю.
— Так чего же не прыгнул? — и вовсе заледенели глаза у Ивана Демьяныча.
Вы бы на это ответили? Я — нет. Ответил сам Иван Демьяныч:
— Похвастаться просто хотел. Блеснуть своим геройством.
И тут возражать я не стал капитану. Так ведь оно и было. Какие оправдания ни подбирай, но, понятно, хвастовство поверх всего выпирало. Прикидываю в уме: за три провинности подряд какое сейчас влепит он мне наказание…